— Похоже что так. — Эдди задумчиво потер подбородок. — Вот только мне сдается, вы, ребята, после демобилизации стали лучше относиться к армейской жизни, чем я. Мне так она вконец осточертела. Вспомнить — с души воротит.

— А нам нет, что ли? — горячо заспорил Герберт. — Но все-таки, как ни ждали мы возвращения домой, оно наши надежды обмануло. Иначе с чего бы мы сейчас тут собрались и жалуемся? Значит, непорядок на гражданке. А в армии хоть и плохо было, зато нас обучили там ждать дома перемен к лучшему. В этом все и дело. Верно, Алан?

Алан кивнул. Несколько мгновений он молча смотрел на меркнущие зеленые дали. Потом заговорил, медленно и раздумчиво:

— Армии — это гигантские машины, которые ничего не производят. В них только передвигаешься от одного разрушительного приспособления к другому. Но если это хорошая армия, в ней есть нечто ценное — связь между людьми. Во всяком случае, люди движутся вместе к одной общей цели. И в этом смысле армейская жизнь лучше, чем гражданская, вернее, чем она до сих пор была. В армии никто не разгласит боевой приказ ради того, чтобы обзавестись собственной яхтой или парком с оленями. Никто не выдаст противнику шифр из желания наложить лапу на газетное издательство или банк. И не сдаст опорный пункт, чтобы приобрести за это шикарную любовницу или антикварный мебельный гарнитур. Разница немаленькая.

— Попробовал бы кто, расстреляют, — сказал Эдди.

— Может и до этого дойти, — мрачно заметил Герберт.

— Не дойдет, — возразил Алан. — Коль скоро мы способны общими силами разрушать и убивать, то, уж конечно, сможем объединить силы в созидании, в строительстве новой жизни. А если не сможем, тогда нам конец. Сегодня мы стоим перед выбором. Как стояли в сороковом году. Тогда у нас был выбор: либо запросить мира и сберечь на какое-то время хоть что-то или же воевать дальше, в одиночку, ставя под удар всех и всё здесь, ради того, чтобы спасти всё и всех повсюду. И мы сделали выбор. Это был правильный выбор, наша правота чувствовалась в воздухе, которым мы дышали. Это был поступок великого народа. И вот теперь надо опять выбирать. Поступим ли мы и на этот раз как великий народ или же сойдем со сцены, скуля и огрызаясь.

— Но, Алан, — возразила Диана, — это ведь другое дело. Выбор после Дюнкерка был прост и понятен для каждого. Британия могла сдаться, а могла воевать дальше. Решить легко. Но этот, другой выбор, о котором ты говоришь, он не такой простой. Что мы должны делать? Ты ведь и сам не знаешь.

— Я, например, знаю, что мы не должны делать, — резко проговорил Герберт. — А это уже кое-что для начала.

— Да, — горячо подхватил Алан. — Мы не должны делать того, за что уже принялись многие, не успела подсохнуть пролитая на землю кровь. Не должны возвращаться к довоенной неразберихе. К старым мыслям и поступкам. Они и раньше были чреваты бедой, а теперь и подавно. Не надо, чтобы нашими делами управляли прежние люди. Мы же за это время кое-чему научились! Хватит кричать: «Мое! Убирайтесь!» Хватит оберегать покой в своем уголке — а остальные пусть катятся к черту. Хватит рассуждать о свободе, подразумевая на самом деле право обдирать публику. Мы не должны отказываться от своих же слов, которые говорились, когда страна была в опасности. Хватит спекуляций. Будем честно трудиться на общество и получать за это от общества плату, которую оно нам положит по справедливости. Хватит лени и глупости, жадности и бессердечия. Постараемся помнить, что создавать гораздо важнее — и гораздо интереснее, — чем иметь. И что лучше жить трудно, на скудные пайки, как жили русские, но зато в государстве, которое знает, что оно делает и к чему идет, чем вести — до поры до времени — роскошное существование в государстве, которое кое-как переваливается от катастрофы к катастрофе. Вместе того чтобы действовать наугад и стараться урвать побольше, будем планировать. Вместо конкуренции будем сотрудничать. Выйдем за порог детской и начнем взрослеть.

Алан был уже на ногах, он возвышался над остальными, прямой, преобразившийся, обращая свою речь в темноту, словно к огромной невидимой аудитории:

— Кто-то сказал, помнится, это был Гейне, что каждая эпоха — Сфинкс, бросающийся в бездну, как только его загадку решили. Я теперь знаю, какова загадка нашей эпохи. Она не в том, как произвести на свет горстку блестяще одаренных индивидуумов, создать самые роскошные, изысканные условия жизни для небольшого класса людей, наделить огромной властью отдельные группы и возвести два или три величественных монумента. Современный человек — существо по природе своей общественное, кооперативное. Высшие достижения нашей эпохи — намного превосходящие, кстати, все высоты, достигнутые в прежние времена, — не в творчестве отдельных личностей, а там, где складываются усилия многих. И загадка, которую нам надо разрешить, чтобы Сфинкс нас не уничтожил, состоит в том, как использовать эту коллективную силу на пользу наибольшего числа людей. Что-то в нашей душе не дает нам теперь покоя и не позволяет радоваться жизни, покуда большинство представителей рода человеческого пребывает в бедности, темноте и безнадежности. Мы должны превратить эту планету в наш общий дом. Пора научиться вере в людей и сочувствию к ним, все равно — белые, смуглые или черные у них лица. Эта надежда на общий дом на земле, эта вера и умение сочувствовать — вот главные силы в сегодняшней реальности. Если они будут двигать нами и направлять все наши действия, тогда только мы начнем жить в настоящем смысле слова, черпая энергию из живого источника. Если же мы отвернемся от этих сил, если пренебрежем великой задачей, мы обманем сами себя и скатимся к жестокостям и убийствам, впадем в безумие, обратимся в камень. И честное слово, политика, экономия, психология, философия, религия сегодня, хотя и говорят на разных языках, но указывают все в одну сторону. Так что надо выбирать. Планета Земля должна в скором времени либо стать могилой всего рода человеческого, либо наконец сделаться нашим общим домом, где люди получат возможность жить в мире и трудиться во имя счастья других.

— Эй, эй! Ишь как тебя понесло, — растерянно проговорил Эдди. — Этак ты в проповедники угодишь, а то, глядишь, и в парламент.

— А разве это было бы плохо? — горячо откликнулась Диана. В ее голосе звучала новая жизнь.

Алан рассмеялся.

— Ди, найдется что-нибудь поесть?

— Как всегда, почти ничего. Но можно приготовить чай с бутербродами.

— Бутерброды нарежу я, — сказал Алан. — А ты беги завари чай, Ди. Пошли, ребята.

И он повел их через темный сад к гостеприимно светящимся распахнутым дверям в дом.