Машина нырнула в длинный тоннель — мелькнули тусклым пунктиром лампочки под сводом.

— Мы от кого-то прячемся?

— С чего вы взяли? — смех Шпака был искусственным.

— Я не гимназистка. Отрываться от наблюдения училась много лет назад.

— В последнее время вы стали очень подозрительной.

— А я всю жизнь такая — никому не верю.

Шпак разговаривал неохотно, с паузами, делая вид, что ему сложно и машину вести, и говорить. И в конце концов Леся оставила попытки что-либо у него выведать — не станет Шпак рисковать головой и карьерой. Для таких, как он, приказ выше всяких там сантиментов.

Машина вырвалась на пустынные улицы. Исчезла реклама, редкие фонари и не пытались бороться с темнотой, упавшей на окраину города.

Осталась позади и городская окраина. Шпак гнал теперь машину по автостраде! с огромной скоростью, напряженно сжав руль. Минут через двадцать стремительной езды они догнали автомашину, трижды просигналившую им фарами. Шпак пристроился к ней в хвост — ехали теперь медленно, так как свернули на проселочную дорогу.

Встали темной стеной деревья — начинался лес. Шпак каменно сидел за рулем, повторяя все маневры впереди идущей машины. Стучали по ветровому стеклу ветки низко склонившихся деревьев — дорогой пользовались мало. Машину мягко покачивало на ухабах, Лесю прижимало к Шпаку, а ей хотелось отодвинуться от него, забиться в угол, стать маленькой и незаметной.

Наконец они остановились на маленькой полянке — ее вырвал из темноты свет автомобильных фар.

— Выходите, — сказал Шпак. В голосе его звучало то безразличие, которое явно свидетельствовало о тщательно скрываемом волнении.

Леся вышла, зябко кутаясь в плащ. В лесу было сыро, тоскливо шуршал палый лист. Высоко в бездонной темноте неба покачивались голые ветви и, сталкиваясь, скрипуче жаловались на непогоду.

«Значит, это произойдет здесь», — подумалось Лесе, и она сделала шаг туда, где уже ее ждали пассажиры передней машины. Их было трое, они стояли посреди поляны, пряча сигареты в кулаках.

— Погасить фары! — резко приказал один из них, и поляна, как тонущий корабль, погрузилась во мрак.

— Вы догадываетесь, Чайка, зачем вас сюда привезли? — спросил тот, кто приказал вырубить свет.

— Значит, так было надо, — спокойно ответила Леся.

— Вы разоблачены, товарищ Чайка, — слово «товарищ» прозвучало издевательски. — Мы привезли вас сюда, чтобы привести в исполнение приговор провода.

— Не понимаю, — искренне сказала Леся.

— По законам нашей борьбы предательство карается смертью, — высокопарно не произнес — продекламировал тот, кто был здесь старшим.

Судя по всему, это Боркун, догадалась Леся. Злата говорила: «Ты его узнаешь по голосу. Гундосит, как сельский дьячок».

— Я это знаю, — ответила она.

А если прыгнуть в темноту, за деревья, попытаться увильнуть от пуль? Она в темном плаще, сольется с лесом — пусть ищут…

— Нами установлено, что вы являетесь агентом НКВД. В результате вашего предательства погибла верная дочь народа нашего Злата Гуляйвитер и ее соратники…

Голос Боркуна глушил шум леса, но Леся отчетливо слышала каждое слово.

— Каким образом провалилась Злата? Кто ее предал? — спросила Леся.

— Вы! — драматично повысил голос Боркун. — Ее смерть на вашей совести.

— Скотина! — крикнула Леся. — Ублюдок, крыса, бежавшая с Украины! — Она уже не сдерживалась, гнев пересилил здравый смысл. — Кто ты такой, чтобы выдрючиваться в этом вонючем лесу передо мной? Кто? Назови свое имя, чтобы я могла в аду тебя найти и попросить чертей под твой котел побольше дров положить!

Шпак, стоявший на два шага сзади Леси, тихо хихикнул. Она услышала этот смешок, он показался ей странным и непонятным.

Леся сыпала отборной руганью, она не сдерживала себя, и слова катились по ночному лесу глухо, исчезая в его чаще не сразу, а лишь коснувшись каждого, кто стоял на поляне.

— Эх, был бы у меня автомат! — с горечью сказала Леся.

— Ну и что? — спросил Боркун.

— Положила б я вас рядочком и закапывать не стала б! Потому что среди законов, на которые вы ссылаетесь, есть и такой: оскорбление смывается кровью!

— Переходите к делу! — посоветовал Боркуну один из его спутников.

Боркун достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул. Ему подсветили фонариком, и Боркун, повышая голос до истеричного крика, зачитал приказ провода о том, что курьер Леся Чайка за измену ОУН приговаривается к смертной казни. В приказе были слова о величии национальных идей, происках чекистов, особой ответственности, возложенной историей на тех, кто снова поднимает знамя УПА. Приговор надлежало привести в исполнение немедленно, после оглашения приказа.

Леся увидела в руках спутников Боркуна пистолеты. Ей стало очень тоскливо: вот и закончился курьерский рейс, и никто никогда не узнает, как прошли последние минуты ее жизни. Лес приглушит выстрелы, упадет она на чужую землю, не попрощавшись с Родиной.

«Слава героям!» — закончил чтение Боркун.

И наступила тишина. Трое стояли против Леси, выжидая, что она скажет.

— Украине я не изменяла, — проговорила Чайка и отвернулась, чтобы не видеть тех, кто готовился ее убить.

Ей стало холодно, и она плотнее запахнула плащ, поправила косынку на голове. И подумала, что после выстрелов холод ей уже, наверное, не будет страшен и кончится промозглая сырость этого враждебного, хмурого леса.

Пошел мелкий дождь, и Леся отметила, что время для расправы выбрано очень хорошо — дождь смоет все следы. Впрочем, ее и искать никто не будет: она пришла в страну нелегально, она вообще не существует для властей этой страны. В лучшем случае через какое-то время здешние газеты сообщат, что в лесу найден труп неизвестной, убитой выстрелами в упор.

Леся почувствовала, как на нее наваливается огромная усталость, — хотелось опуститься на землю и не шевелиться.

— Скоты, — громко сказала она, — попались бы вы мне в ровенских лесах…

Лучше было не молчать, потому что усталость вдруг стала сменяться отчаянием — очень не хотелось умирать.

Скорее бы все кончилось!..

— Ваше последнее слово? — спросил Боркун торжественно.

— Слава Украине! — крикнула Леся.

— И это все?

— Для меня это больше, чем все!

— Значит, вы признаете обвинения в измене?

— Не морочьте мне голову, — махнула рукой Леся. — Ничего я не признаю. Получили приказ убить меня — так убивайте.

Безразличие, с которым она сказала это, удивило Боркуна и его спутников. Девушка не упала на колени, не молила о пощаде, не кричала, чтобы ее выслушали…

— У вас есть шанс, — сказал Боркун. — Мы оставим вам жизнь, если вы расскажете все, что знаете: связи, явки, назовете своих помощников.

— Я все это уже рассказала Мудрому, — не поняла Леся Боркуна.

— Не считайте нас идиотами! — заорал Боркун. — Вы — агент НКВД, это доказано.

— А-а, идите вы к дьяволу! — Голос Леси в шуме дождя был почти не слышен.

Трое подошли к Лесе ближе, почти вплотную.

— Вы должны застрелиться, — сказал Боркун. — Мы сейчас дадим вам пистолет с одним патроном. Нажмите на спусковой крючок.

— Обычное самоубийство? — догадалась Леся. — И никто не ищет, не ведет следствие? Неизвестная покончила с собой?

— Да, — подтвердил Боркун. И посчитал возможным объяснить: — Нам не нужны неприятности.

Спутник Боркуна тщательно протер свой пистолет носовым платком, уничтожая отпечатки пальцев. Он и протянул его Лесе в платке — холодно отсвечивала сталь.

Леся взяла пистолет, вскинула руку. Боркун чуть отшатнулся, и Леся подумала, что он тоже боится смерти, боится, как бы она не всадила эту единственную пулю ему в грудь.

Умирать всем страшно…

А если представить, что это просто путешествие в неизвестность? Что-то там, по ту сторону границы между жизнью и смертью, должно ведь быть?

Лес и дождь — это не так уж и плохо. Пусть идет все время дождь…

Леся распахнула плащ, приставила ствол к груди. Конечно, лучше сразу умереть…