Чиж-контрабандист охотно бы передал чекистам Чайку, неожиданно вынырнувшую из времени, на котором он, как считал, поставил крест. А ну как разговорится в НКВД? Прощай тогда хуторок, здравствуй лагерь?

В озере бы похоронил курьера, но Бес свое слово сдержит, придет с хлопцами, тогда — жизнь прощай…

Не верила Леся Чижу и заставила его идти впереди себя, зорко стерегла каждое движение, все время ждала удара ножом. Трудно это — ждать подлого взмаха руки. Не минуту или две, а часами быть в том состоянии, когда треск сухой ветки под сапогом кажется выстрелом.

Шли они через болото много часов. Местами по еле отличимой, зыбкой, выскальзающей из-под ног тропке, иногда — по пояс в густой стоялой воде. Камыши и лозняк встали на болоте в два человеческих роста, закрыли их от всего мира.

Двое в первобытном, первозданном мире…

Осень выкрасила болото в бурый цвет. Опустились на дно кувшинки в редких окнах чистой воды, и сама вода стала ломкой и стеклянной. Прилегли к торфяникам никогда не кошенные травы. Осока поникла, будто и не выставляла совсем недавно свои листья-ножи. Бурые метелки тростника печально гнулись под ветром, беззащитно тянулись к людям, нежданно-негаданно объявившимся в забытых богом местах.

Чиж и Леся отыскивали провалившуюся под болотную жижу тропу длинными тонкими тычками-шестами. Если тычка упиралась в кусок твердой почвы, можно было сделать следующий шаг.

Чиж шел первым, и когда тропа внезапно исчезла — он провалился по грудь.

— Тычку подай! — крикнул он Лесе.

— Не ори, — сказала Леся. — Хотел, чтоб я вот так навсегда в трясину ушла? Погибай, пес…

— Дура, сама отсюда не выберешься, — щелкал от страха зубами Чиж. — Выручай!

Леся нагнула тоненькую березку, и вершина деревца накрыла Чижа. Тот схватился за ветки, добрался до ствола, полез из трясины, отчаянно напрягая все силы.

Потом они вышли на маленький твердый островок, и Леся разрешила развести костерок — без дыма, укрытый со всех сторон стеной камыша. Надо было обсушиться и обогреться. Не хватало еще свалиться в лихоманке.

Чиж выкручивал одежду, и, когда отвернулся, Леся сноровисто извлекла из кармана его ватника пистолет, отобрала у контрабандиста нож.

— Когда пойдешь обратно, верну, — пообещала.

— Все не веришь? — ощерился контрабандист. — Да я б тебя, сучку, давно придушил, если б мог. — И жалобно признался: — Хутор жалко. И сынка… Ведь убьют его твои каты…

— Ишь запел, — неприязненно процедила Леся, — когда с сотней на села налетал, наверное, чужих детей не жалел…

Пистолет она ему не вернула. Не верила Леся таким вот домовитым бандитам.

Они падали, поднимались и все-таки шли вперед, шаг за шагом одолевая болото.

— Последний раз ходил здесь года четыре назад, — сказал Чиж. — Теперь тропа совсем ушла в болото. Если останусь живым, больше ни за какие деньги не пойду.

— И за миллион?

— За миллион пойду, — пробубнил Чиж. — Ноги сами понесут, бо то — капитал…

Но разговаривали они мало и редко — берегли силы. Да и о чем им было говорить?

— …Знаете, это была дорога через ад, — сказала Леся Мудрому. — Говорят, в аду грешников варят в смоле… Разве то пытка? Заставили бы их поздней осенью брести через вымершее болото. И чтобы они каждую секунду умирали, потому что каждый шаг может стоить жизни…

— Понимаю, понимаю, — Мудрый слушал Лесю с неизменной внимательностью доброго, сочувствующего друга. — Теперь все это осталось позади, вы — у своих. Мы ценим ваш подвиг, придет время — о нем узнают миллионы, и имя ваше золотом будет выбито в великой книге нашей борьбы и побед.

— Не надо мне этого, — тихо сказала Леся. — Велите лучше подать рюмку коньяка.

— Сейчас, — засуетился Мудрый. — Это можно…

«Спивается девка, — подумал он. — Или очень хорошо играет. Так хорошо, что можно позавидовать мастерству тех, кто ее готовил».

Помощник Мудрого внес на подносе две крохотные рюмочки, наполненные прозрачным янтарным напитком. «Не выпьет, — решил Мудрый, — для вида попросила, чтоб получить передышку».

Леся выпила коньяк одним глотком, небрежно поставила рюмку на поднос.

— Немецкие порции, — отметила пренебрежительно. — И коньяк похуже советского. Там знаете какой коньяк? Особенно из Армении…

«Спивается, — вернулся к первоначальному выводу Мудрый. — Толковый разведчик не станет во время допроса по собственной инициативе дурманить мозги алкоголем».

Свою рюмку он чуть пригубил.

— Этот Чиж кажется ли вам надежным?

— Ха-а, — рассмеялась Леся. — Вы, опытный человек, ищете в наше время надежных людей? Разве не видите, что мир перевернулся?

Леся чуть опьянела, глаза у нее заблестели, жесты стали свободными и размашистыми.

— Еще коньяка, если можно, — попросила.

«Алкоголичка, — пришел он к окончательному выводу. — Одной-двух рюмок достаточно…»

— Вы, наверное, устали, — сказал Лесе, — отдохните, а потом продолжим.

— Давай лучше напьемся, друже, — неожиданно предложила Леся. — Вы и я, вдвоем…

— Отдохните, — отвернулся от нее Мудрый. — Вы никак не придете в себя от страшной дороги.

У себя в комнате Леся долго сидела неподвижно, не шевелясь, наслаждаясь одиночеством. Мудрому же сообщили, что курьер Мавка как вошла в комнату, так и повалилась в кресло, дремала сидя, а когда горничная спросила, не требуется ли чего-нибудь, грубо и пьяно послала горничную поискать черта под при-печкой.

— Так, значит, вы считаете, что Чижу верить нельзя? — снова спросил Мудрый.

Он держал себя так, словно и не было перерыва в «беседе».

— Я не советую вам надеяться на эту «тропу», — угадала, куда клонит эсбековец, Чайка. — Курьеры могут в ней утонуть. Чиж может предать, если действительно придется ему выбирать между жизнью и смертью, польские или советские прикордонники могут схватить. Слишком много всяких препятствий для нормальной «тропы».

— Вы шли через польские земли, — продолжал допрос Мудрый. — Знаю, это непросто…

— Чиж привел меня к своему приятелю, с которым когда-то занимался контрабандой. Тот согласился быть моим проводником ко второй границе. Это стоило еще пять тысяч.

— Кто этот человек?

— Чиж назвал его Янеком. Судя по всему, Янек не так давно состоял в «Вольности и неподлеглости»[21].

— Занятно, — пробормотал Мудрый, — виновцы в наших союзниках?

— Не так уж и необычно. УПА нередко вместе с виновцами боролась с коммунистами. Вы это знаете не хуже меня.

«Да, это так», — отметил Мудрый. Сотни УПА выступали часто вместе с группами ВИН, обменивались информацией, предупреждали об облавах и вешали коммунистов, независимо от того, поляки они, украинцы или русские.

— Свой свояка видит издалека, — будто угадала мысли Мудрого Леся.

— Чиж сказал Янеку, что вы курьер и идете на связь с нами?

— Как он мог это сказать, если и сам не знал? Неужели вы думаете, что я так-таки и выложила Чижу, кто я и что?

В нее словно бес вселился сегодня: на каждую фразу Мудрого Чайка откликалась колючими словами. В общем-то ее можно понять, устала, да и надоели бессмысленные, с ее точки зрения, разговоры. Уже не раз говорила: «Там меня ждут не дождутся, а вы все тянете в „беседах“ жилы». Много дней потеряно, кордон перейти — не к родственникам съездить. Гуцулка, может, уже и крест на ней поставила — весточку-то подать невозможно. И мечется в ловушке, бьется, как пташка о решетку клетки, в поисках выхода.

— Решайте, — требует Мавка, — решайте побыстрее, потому что погубите людей и дело.

— Об этом поговорим через два-три дня, — обещает Мудрый, — а пока вернемся к тому, на чем остановились. Янек не вызвал у вас опасений?

— Новую Польшу он ненавидит люто. Даже глаза у него темнеют, когда говорит о коммунистах, пришедших к власти, и голос становится ломкий от бешенства.