— Докладываю, друже майор, — начал торжественно Боркун.

— Господин майор… — оборвал Стронг. — Я служу в нашей армии, а не в вашей банде, слава богу.

— Извините, господин майор, — охотно поправился Боркун. — Рапортую: Злата Гуляйвитер благополучно прошла все барьеры и приступила к операции…

Это и в самом деле неплохое известие. Майор чуть подобрел, глаза перестали быть похожими на колючки, он заинтересованно спросил:

— Откуда вы знаете?

— По подпольной тропе пришел грепс. Злата отсиживалась в одной из наших сотен, а недавно установила связь с референтом службы безпеки краевого провода Бесом. Он обеспечил ее надежной квартирой.

— Бес сообщил о дальнейших планах?

— Да. Агент должен устроиться на работу, полностью легализоваться.

— Такие возможности есть?

— Так точно! — тянулся Боркун. — Сейчас у Советов тяжело с кадрами — война неплохо покосила их ряды, — не удержался он от злорадного комментария, — и устроиться на работу нетрудно.

— Что рекомендует Бес? Кажется, это милое имя вы назвали?

Майор Стронг любил иногда показать свою неосведомленность — на самом деле он хорошо знал, кто такой Бес, чем он занимается, на что способен.

— Бес советует «перекрестить» агента. У него есть для этого необходимые документы.

— «Легенда»?

— Отработана тщательно. Бес предупрежден, что в случае провала операции самое меньшее, что ему грозит, — это смертный приговор.

— Круто… — Майор в раздумье пожевал губами. — Не хотел бы я служить в вашей УПА.

— У нас есть два могучих фактора: верность национальным идеям и… страх, — чуть торжественно сказал Боркун.

И майор, наверное, впервые подумал, что не так уж простоваты эти борцы за «неньку Украину», есть у них и школа и выучка. Что из того, что выучка гитлеровская… У фашистов можно поучиться умению наладить тотальную систему обезвреживания инакомыслящих. Пожалуй, эти типы со своей одержимостью способны оказать кое-какие услуги в борьбе с коммунистами.

— Кем же станет теперь эта ваша Злата Гуляй… витер?

— Бес ее определит в солидное учреждение — областное управление культуры. Она будет работать методистом Дома народного творчества.

— А что это такое? — спросил Стронг. У него на родине, где существовало множество самых непонятных и неизвестно для чего созданных учреждений и контор, такого не было.

— Ну, это такое учреждение, — принялся объяснять Боркун, — цель которого — собирать народные песни, записывать танцы, поддерживать начинающих поэтов, всевозможные творческие коллективы…

— Ага, ясно. Это дает какую-то прибыль?

— Наоборот, все эти меры финансирует государство.

— Странно… — иронически протянул Стронг. — А вы мне рассказывали, что большевики уничтожают любые ростки национального самосознания украинцев.

Боркун чертыхнулся про себя. Стронг поймал его на мелком вранье, и это было обидно.

— Ладно, — вдруг улыбнулся Стронг, — я и без вас знаю, что такое Дом народного творчества в России. Наша информация о жизни этой страны поставлена неплохо. Это вам просто предупреждение — никогда не пытайтесь мне врать или подсунуть ложные сведения.

— Хорошо, — кисло улыбнулся и Боркун. — Я учту.

Майор неторопливо встал из-за стола, подошел к стене, нажал на какую-то кнопку. Бесшумно отошла дверца, за которой был вместительный бар.

— Виски, коньяк, джин? — Майор теперь говорил любезно, тоном гостеприимного хозяина.

— Коньяк.

Они выпили за успешное начало операции: майор маленькими глоточками, смакуя, Боркун — залпом.

— Еще вот что, — возвратился к делам Стронг. — Обеспечьте максимальную секретность операции. Малейшая утечка информации будет стоить этой Гуляй… витер головы.

— Понимаю.

— Обе всем новом докладывайте немедленно.

— Так точно!

— Да не тянитесь вы так, мы более демократичны, нежели ваши прежние… союзники. — Напрашивалось слово «хозяева», но майор вовремя заменил его другим, не обидным для самолюбия собеседника. — Как с «Зорей»? — поинтересовался он.

— Вышло уже несколько номеров. Есть известные трудности с информацией. Макивчук старается, пишет и передовые, и редакционные статьи, но в них, кроме выкриков и проклятий, ничего нет. — Боркун после щелчка майора решил быть впредь в меру откровенным. Тем более что он не сомневался: майор читает номера «Зори» до того, как они увидят свет.

— Продумайте тот вариант, о котором мы говорили, — посоветовал майор.

— Кое-что уже делается. — Боркун, уловив доверительные нотки в тоне майора, чувствовал себя не так скованно, говорил смелее.

— Я не буду очень удивлен, если поступит сообщение о налете на «Зорю», — сказал майор. — Но предварительно знать подробности мне ни к чему.

«Не хочет, чтобы к нему прилипла грязь от фальшивки», — подумал Боркун. Что же, в этом тоже есть смысл…

Налет на «Зорю» состоялся через несколько дней. К уютному особнячку подкатили с двух сторон несколько потрепанных авто. Из них выскочили пять молодцов, громко выкрикивавших на ужасном немецком языке с русским акцентом ругательства. Они вышибли булыжниками окна, ворвались в помещение. Девушки из редакции визжали, когда с грохотом полетели на пол пишущие машинки, посыпались папки.

Один из парней пытался затолкать Стефу в угол; его еле отодрали от не очень упирающейся редакционной дивы другие участники налета.

— Погром так погром, — косноязычно бормотал здоровенный детина, вымещая злость на стульях. Ломал он их умело, с треском, со вкусом, вспоминая, наверное, «настоящие» погромы, в которых участвовал на Ровенщине, где был полицейским.

Редакционный фотокорреспондент с «риском для жизни» торопливо щелкал затвором своего аппарата. Завтра эти кадры украсят экстренный выпуск «Зори» — разгромленное помещение, разбитая мебель, кипы гранок и рукописей.

На второй этаж, где билась в истерике тетка Евгения — ей было жаль мебели, жаль разгромленного уютного холла, хоть и говорил Левко Степанович, что все будет возмещено, — налетчики не поднялись.

По углам улицы, боясь подойти поближе, торчали встревоженные обыватели.

Кто-то сообщил в полицию. Когда, истошно завывая, подоспела полицейская машина, налетчики уже скрылись.

— Перестарались, сукины дети, — бормотал Левко Степанович, уныло разглядывая груду обломков, разбитые окна.

Полицейские чины составили протокол и укатили, пообещав, что примут самые решительные меры для розыска «опасных элементов».

Стефа, хихикая, рассказывала подружке, какие здоровенные лапы у того парня, который пытался загнать ее в угол. Подоспевший репортер из какой-то газетенки тут же взял у нее интервью: «Скажите, пожалуйста, что вы при этом чувствовали?» Вместе с интервью Стефа дала репортеру номер своего домашнего телефона.

На следующий день «Зоря» вышла с аншлагом через всю первую полосу: «Коммунистическое покушение на свободное слово!» — и снимками разгромленного помещения.

Как и предсказывал Стронг, акции «Зори» несколько повысились.

Через некоторое время в областном Доме народного творчества все забыли, что Галя Шеремет — новенькая. В первые послевоенные годы люди не засиживались подолгу на одном месте — работников, особенно опытных, не хватало, их часто переводили с места на место, из учреждения в учреждение. Возвращались демобилизованные из армии; они с жадностью брались за любой мирный труд, потом, чуть поостыв от горячих военных ветров, пообвыкнув в новой жизни, искали такую работу, которая была им больше по душе. Шло великое передвижение кадров, как говаривал директор Дома творчества Степан Сыч.

Галя выполняла свои обязанности добросовестно, охотно ездила в командировки «за песнями» и всегда привозила что-нибудь новенькое.

Сыч, как и положено руководителю солидного учреждения, принимая ее на работу, познакомился с анкетой и автобиографией. Год рождения 1923-й, место рождения — село Кагарлык Киевской области, украинка, член ВЛКСМ, образование среднее специальное, окончила техникум культпросветработы. Из анкеты и автобиографии явствовало, что Галя Шеремет — круглая сирота, родителей ее расстреляли гитлеровцы, что в этот город она попала в поисках брата, который жил здесь до войны, а потом затерялся. Брата не нашла, деньги кончились, пришлось думать, как жить дальше.