Ханна шла напрямик. Ему следовало поостеречься.

– Всегда можно найти выход, тебе необязательно…

– Я жду неделями, чтобы мне заплатили за работу, потому что боюсь сказать, что мне нужны деньги. Боюсь, что богатые дамы рассердятся и больше не придут ко мне со своими заказами.

Вениамин встал. Остановился за ее стулом.

Словно обжегшись, Ханна вскочила и положила шитье на стол.

– Ты уже уходишь? – спросила она.

Не думая, что делает, он обнял ее. Сколько он помнил, за последнее время он не обнимал никого, кроме маленькой Карны и больных.

Теплая, живая, свежая кожа! Он уткнулся носом ей в шею. Брошка Вилфреда Олаисена царапнула ему щеку.

Вениамин крепко прижал Ханну к себе.

Она замерла, словно не могла поверить в случившееся. Потом ее руки высвободились и приподняли его лицо, она вопросительно смотрела ему в глаза.

Вениамину было приятно ощущать ее близость. Ему было так приятно! Он пробормотал ее имя. Прикоснулся губами к шее, к щеке. Крепко прижал к себе.

Ханна, казалось, приняла решение. Она вырвалась из его рук и прислонилась спиной к стене. Глядя на него, она с трудом переводила дыхание, словно только что закончила какую-то тяжелую работу.

– Ты должен понимать, Вениамин, что такие игры мне не по средствам. Ставка для меня слишком высока. А мы с тобой… – Она замолчала, поправляя воротник дрожащими пальцами.

Он подошел к ней и неосторожно повторил:

– А мы с тобой?

Она так сильно ударила кулаком по стене, что стена загудела.

Вениамин остановился, не дойдя до нее; смотрел он на потертые половицы.

– Прости… Больше этого не повторится.

Положив ладони на стену, она прижалась к ним лбом.

Из-под зажмуренных век потекли слезы.

Вениамин ждал, не зная, что делать. Ханна замкнулась. Он снял со стены куртку. Вытащил из бумажника три бумажки, положил на стол, схватил свой чемоданчик и ушел.

У кромки воды бродил Исаак и пытался проникнуть в тайны отливной полосы.

Вениамин взъерошил ему волосы и в луже между скалами стал пускать его деревянную лодочку. Исаак собирался приехать погостить в Рейнснес, как только его мама закончит шить платье.

– Можешь приехать и один, если очень захочешь, – сказал Вениамин и хлопнул его по плечу.

– Прямо сейчас?

– Нет, не сегодня…

Рука, лежавшая на плече мальчика, вдруг стала вялой. Словно Вениамин долго был на морозе и потерял чувствительность.

Исаак поднял голову и доверчиво посмотрел на него. Потом серьезно кивнул. Как взрослый, он ухватился за докторскую лодку и провел ее между камней. Подняв руку в знак прощания, он не опустил ее, пока лодка не скрылась за мысом.

Сперва Вениамин налег на весла. Потом ветер слабо шевельнул парус. И наконец наполнил его. Вениамин отложил весла и пересел к рулю.

Как обычно, его охватила тоска по Акселю. По другу, с которым можно поговорить. Посоветоваться. Поспорить. И даже подраться.

Она не была схожа с той обжигающей тоской и одержимостью, какая иногда охватывала его при мысли об Анне, и скорее напоминала тоску по теплому пальто. По пиву и копенгагенским трактирчикам. Ни к чему не обязывала, но помогала жить.

Может, дождаться конца лета, а там уехать? Как уехала Дина?

Он вел спор с самим собой. Карна еще маленькая. И у нее падучая. Кто будет заботиться о ней? Объяснять? Утешать?

Почему не поступить, как поступают другие мужчины? Почему не найти женщину, которая всем бы пожертвовала ради него?

Календарь показывал 3 февраля 1876 года, Синий понедельник[4], который, как говорилось в календаре, «вдохнет жизнь во все члены весны».

В этот день от Анны пришло письмо, не похожее на другие.

Оно начиналось словами: «Мой дорогой Вениамин». И заканчивалось как обычно: «Твоя подруга Анна». Однако само письмо вызвало в нем недоверие. Анна благодарила его за приглашение, которым он всегда заканчивал свои письма: «Приезжай в Рейнснес, Анна!»

Он привык, что она либо не упоминала об этом, либо вежливо, но решительно отказывалась. И вдруг она пишет: «Мы приедем вместе с Софией!»

Мимоходом Анна сообщила, что отказала третьему жениху, хотя Вениамин не знал, что она отказала двум первым. И что каждую весну, с тех пор как они расстались, она боролась с желанием приехать в Рейнснес.

Последний отказ особенно огорчил ее мать, и отец, вспылив, сказал, что ей нужно поехать в Нурланд, чтобы избавиться от старых призраков.

Она не была настолько скрытной, чтобы не позволить себе подтрунивать над родителями, которых огорчало, что их дочь может остаться старой девой.

Значит, Анна все-таки существует?

Вениамин вдруг понял, что уже давно возвел Анну в ранг своего духовного единомышленника. Своей доверенной. Его жизнь благодаря ее письмам стала намного богаче.

Он даже подумал, что, если она приедет, писем больше не будет.

И вот она приезжает! Вместе с Софией! От неожиданности он упал в кресло, стоявшее в конторе при лавке.

Оглядел угол, в котором обычно принимал больных. Сегодня все казалось темным и старым. Запирающийся стеклянный шкаф с инструментами и лекарствами когда-то был белый. Теперь он посерел, и там, где облупилась краска, темнели безобразные пятна. Вениамин купил подержанный шкаф.

Креслу требовалась новая обивка. Из подлокотников торчал волос. Старая бурая обивка была удобна, ведь на нее иногда попадала кровь. Но Анне оно могло показаться непривлекательным и нечистым.

Письменный стол был новый. Он не вызывал возражений. Как и стулья, стоявшие в конторе. Но было что-то унизительное в том, что ему приходилось принимать больных в конторе при лавке, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Сейчас февраль. Что он успеет сделать до июня?

Понравится ли Рейнснес Анне?

Большой дом прошлым летом заново покрасили со стороны моря. Но лавка являла собой жалкое зрелище, так же как и один из пакгаузов. В беседке часть стекол была разбита, в скамейке на парадном крыльце не хватало одной планки. Вениамин вспомнил, что в гостиной под окнами обои покрыты пятнами. Наверное, окна следует заново промазать замазкой?

Он ходил взад-вперед по стертым половицам, голову давила непонятная боль.

Куда же их поместить? В большую комнату для гостей? Нет, она для них мала. У них наверняка будет много туалетов, им нужно место. Лучше он освободит для них залу.

Но как объяснить домашним, почему он уступил Анне из Копенгагена свою спальню? Они решат, что он посватался и получил согласие.

Ломая голову над этими мелочами, Вениамин мог не думать о главном – о приезде Анны.

Олине шел семьдесят восьмой год. Сидя на табуретке с колесиками, она еще управляла кухней и домом.

Несколько лет назад у нее на ноге появилась язва, которая никак не заживала. Олине не жаловалась, но часто громко и тяжело вздыхала. Волосы у нее поредели. Она заплетала их в косицу и закалывала ее на макушке тремя шпильками. А вот кожа осталась удивительно гладкой и свежей. Как молоко с медом, говорил Андерс, когда хотел ее задобрить.

Олине милостиво кивала. Она достаточно повидала на своем веку и не от любого принимала комплименты. Когда она хотела, ее замечания были безжалостны.

Олине видела людей насквозь, словно они были прозрачные. У нее сохранилось хорошее зрение, не то что у Андерса. Зато шевелюра у него была по-прежнему густая и непокорная.

Вениамин выбрал время, когда служанки не было на кухне. Он зашел к Олине и сел к столу.

– Олине, мне нужен твой совет.

– ???

Она отвернулась от плиты вместе со своей табуреткой и, прищурившись, оглядела его с головы до ног.

– Весной к нам приедут важные гости.

– Кто?

– Одна барышня… вернее, две. Из Копенгагена.

Олине сжала губы и приложила к ним палец. Еще во времена его детства это означало, что Олине думает.