— Благодарю покорно!

— И вот еще, — продолжала служанка уже серьезно, — вам бы задержаться тут на несколько деньков: послезавтра ведь большой богородичный праздник; будут паломники из Парижа, по улицам пронесут раку с покровом Пречистой Матери…

— Нет-нет! — воскликнул Дюрталь. — Я очень не люблю коллективное благочестие; когда у Божьей Матери бывают торжественные приемы, я отхожу в сторонку и дожидаюсь, когда Она останется одна. Меня выводят из себя толпы людей, громко голосящих гимны и отыскивающих булавки на полу, опустив глаза якобы для помазания. Я за Цариц одиноких, за пустынные храмы, за темные капеллы. Я согласен со святым Иоанном Креста: он ведь признавался, что не любит паломничества в толпе: оттуда возвращаешься в еще большем рассеянье, чем отправлялся.

Нет, если мне что и жаль оставить, уезжая из Шартра, так это именно безмолвие, пустоту собора, встречи с Богородицей ночью в крипте и на рассвете в храме. Да только здесь и можно быть с Нею, видеть Ее! На самом деле, — продолжал он, поразмыслив, — здесь Ее видишь в полном смысле слова или, по крайней мере, воображаешь, что видишь. Если есть место, где я представляю себе Ее лицо и облик, то это в Шартре.

— Вот как?

— Да так, господин аббат: ведь у нас, в общем-то, нет никаких серьезных сведений, как выглядела, какой была в жизни Матерь Божья. Ее черты остаются невнятными — я уверен, это специально, чтобы каждый мог созерцать Ее в том обличье, которое больше всего ему нравится, облекать Ее в свой идеал.

Вот, скажем, Епифаний Кипрский^{111}; он пишет, что Она высока ростом, с иссиня-черными дугами бровей, орлиным носом, розовыми губами и золотистой кожей; так Ее видит человек восточный.

А вот возьмите Марию Агредскую. У нее Богородица стройная, черноволосая и чернобровая, глаза скорее темно-зеленые, нос прямой, рот ярко-алый, кожа смуглая. Вы узнаете идеал испанской красоты, доступный аббатисе.

Наконец, обратимся к сестре Эммерих. По ее описанию Мария блондинка с большими глазами, довольно длинным носом, немного заостренным подбородком, светлым цветом лица и не слишком высокого роста. Тут мы имеем дело с немкой, а для нее чернявая красота не годится.

И обе эти женщины были провидицы, к которым приходила Сама Мадонна, принимая тот единственный облик, который мог бы их прельстить; точно так же Мелани в Ла-Салетт и Бернардетте в Лурде она показалась под видом пошловато-смазливым, единственно понятным для них.

Ну а я нимало не визионер, и мне, чтобы Ее себе представить, приходится прибегать к собственному воображению; вот мне и кажется, что я вижу Ее в очертаниях и даже в фигуре собора; черты лица Ее несколько расплываются в бледном сиянии большой розы, сверкающей над Ее головой, как нимб. Она улыбается, у Ее пронизанных светом глаз несравненный блеск тех светлых сапфиров, что освещают вход в храм. Ее тело струится, изливаясь скромным одеянием солнечных зайчиков; это платье все в складках, полосатое, как юбка мнимой Берты. Лик Ее перламутрово белеет, а волосы, будто сотканные на ткацком стане солнца, развеваются золотыми нитями; она — Невеста из Песни Песней: «Добра яко луна, избранна яко солнце». Базилика, где Она пребывает, с которой Она соединена, освещается Ее щедротами; самоцветные витражные стекла воспевают Ее добродетель; тонкие, хрупкие колонны, вырастающие в едином порыве от подножья до верхушки, поведают Ее чаянья и стремленья; плиты пола говорят о Ее смирении; своды, сходящиеся над Нею покровом, повествуют о Ее милости; камни и стекла повторяют за Нею молитвы; и даже воинственный вид некоторых деталей храма, в которых есть что-то рыцарственное, напоминающее о Крестовых походах — клинки и щиты окон, шлемы стрельчатых арок, кольчуга старой колокольни, железные решетки оконных переплетов, — тоже наводят на мысль о молитвах первого часа, о похвале Богородице после заутрени, выражает Ее способность быть, когда Она хочет того, «terribilis ut castrorum acies ordinata» — грозной, как армия, выстроенная к бою.

Но Она, я думаю, не часто этого хочет, и собор наш прежде всего отраженье Ее неистощимой благости, отзвук Ее негасимой славы!

— О, вам много простится, — воскликнула г-жа Бавуаль, — ибо вы много Ее возлюбили!

Дюрталь встал и начал прощаться; тогда старая служанка нежно, по-матерински обняла его и сказала:

— Мы будем всеми силами молиться, друг наш, чтобы Господь вас наставил, указал вам ваше призвание, чтобы Он Сам вел вас на пути, которым вы должны следовать.

— Надеюсь, господин аббат, ваш ревматизм немного полегчает, пока меня тут не будет, — проговорил Дюрталь, пожимая руку старцу.

— Что ж, — возразил аббат, — это ведь дурное желание не страдать вовсе; самый тяжкий крест — тот, которого нету. И вы поступайте как я, а верней, лучше, чем я, ведь я все-таки ропщу; примите сухость вашего сердца, искушение ваше, с весельем. Прощайте, благослови вас Бог!

— И храни вас Старейшина Мадонн французских, Богоматерь Шартрская! — добавила г-жа Бавуаль.

Когда дверь за Дюрталем затворилась, она вздохнула:

— Мне, конечно, будет немножко грустно, если он навсегда оставит наш город, ведь нам друг наш вроде сына; и все-таки я буду очень рада, если он станет настоящим монахом! — И вдруг рассмеялась: — Батюшка, а если он поступит в монастырь, ему усы сбреют?

— Несомненно.

Она с усилием попыталась представить себе Дюрталя бритым и опять засмеялась:

— Мне кажется, это ему будет не к лицу.

— Ох, женщины! — кротко пожал плечами аббат.

— Ну так что же должно нам ожидать от этой поездки? — спросила г-жа Бавуаль.

— Не меня об этом спрашивать.

— Верно. — И она, сложив руки, прошептала: — В Твоей это воле: помоги ему в унынии, вспомяни, что без Тебя он не может творити ничесоже, Матерь Божия у Столпа, Пресвятая Дева Подземелья!

Ее уделы почти опустели ради Лурда. Этот город в XIX веке стал Ее второй остановкой во Франции. Первая была в Ла-Салетт. — 11 февраля 1858 г. в Лурде (Франция) 14-летней пастушке Бернадетте Субиру явилась Дева Мария.

Дочка разорившегося мельника из Лурда, городка в Пиренеях, на рубеже Испании и Франции, Мария Бернарда (Бернадетта) Субиру (Лурд, 7 января 1844 г. — Невер, 1879) была хилой и, по общему мнению односельчан, чуть придурковатой девочкой. С 11 февраля по 16 июля 1858 г. в пещере под Лурдом она восемнадцать раз видела юную красивую женщину, которая на местном диалекте — «патуа» — сказала о себе: «Я — Непорочное Зачатие» (Qey soy era Immaculado Conception). Отдельные моменты видений так и остались загадочными — например, Дева велела Бернадетте съесть травы, которая росла на месте видения, девочка беспрекословно повиновалась. Над ней издевались, а она отвечала, что траву едят не только животные, но и люди — салат!

Некоторые видения происходили при большом стечении народа, но никто, кроме Бернадетты, не видел и не слышал ничего. Матерь Божия говорила о покаянии, о молитве Своему Сыну. Вскоре на месте чудесных видений забил источник. Потом видения оборвались, и Бернадетта больше никогда ничего подобного не испытывала. В 1866 г. ее приняли в монастырь в Невере, где она, по ее собственному выражению, «работала». Когда ее спрашивали, в чем эта работа заключается, она отвечала: «Я болею». У нее была астма, от которой она вскоре и умерла. Тогдашние врачи считали, что нюханье табака помогает при этой болезни, поэтому одна из реликвий, сохраняющихся в Лурде, — табакерка Бернадетты.

Лурд стал величайшим из центров паломничества, разразилась эпидемия лжевидений (куда более величественных, чем у Бернадетты, и переживавшие их отнюдь не собирались уходить в тень). Бернадетту Субиру канонизировали в 1933 г. не за видения, а за смиренную простоту и глубокую веру, явленные всей ее жизнью. Память 16 апреля.