— Конечно, — ответила она.

— Я обычно называю это душой.

— О, душа так медлительна. Она существует в нас наподобие какого-то камня. А дух прыгает и пляшет. Это сок в стволе дерева, кровь в венах.

— Никогда не знаю, говорите ли вы всерьез, София.

— Да я никогда не бываю серьезной.

— Я видел вас серьезной. Когда вы молчите и смотрите через равнину в сторону Геллеспонта и крутите прядь волос на пальце.

— Вы наблюдали за мной! Это нечестно.

— Я часто наблюдаю за вами.

— Не делайте этого. Сейчас я говорю серьезно, Александр. Прошу вас, не делайте этого.

Увидев ее ужас, он понял, что зашел слишком далеко. Он огляделся вокруг, чтобы не встречаться взглядом с Софией, и заметил ее плащ и шляпу, небрежно брошенные на кровать. На тумбочке лежала пачка американских сигарет Оберманна.

— Вам здесь уютно, София.

— Уютно? Я бы так не сказала. — Она засмеялась. — Я справляюсь, как выражается муж.

— Но вам нравится ваша работа здесь.

— Теперь это моя жизнь. — София с минуту помолчала. Она уже жалела, что не сумела скрыть от него недовольства. — Я никому этого не говорила.

— Я восхищаюсь вами, София. — Он правильно понял ее взгляд. — Я ничего никому не скажу.

Торнтон вернулся к себе и достал начатое письмо, адресованное главе Отдела древних исторических рукописей Британского музея. Алфред Граймс был его коллегой и другом, и Торнтон чувствовал, что должен написать ему о том, как найденный после землетрясения маленький скелет рассыпался в прах у них на глазах. Таким образом, этот факт был бы письменно зафиксирован, хотя и в неофициальной форме, и послужил бы свидетельством реального состояния дел в Трое.

"Мой дорогой Граймс, — начиналось письмо. — Я здесь, на вершине крепостного холма Гиссарлык, иначе известного как Троя. Во многих отношениях это славное место — нигде больше в мире земля не открыла так много остатков древних поселений, лежащих один над другим, со всем их богатым содержимым. — Далее Торнтон описывал слои различных поселений Трои и, в частности, объяснял открытие "сожженного города", о котором, как считается, писал Гомер. На второй странице он выражал свой восторг по поводу возможности изучения глиняных табличек. — Я действительно считаю, что это один из первых образцов письма в мире, — писал он Граймсу. — Возможно, эти таблички появились прежде надписей в Месопотамии, но по этому, как и по многим другим вопросам, я еще не пришел к определенным выводам".

Он описал свои не слишком успешные попытки дешифровки этих символов и, тем не менее, подтвердил свою веру в то, что, в конце концов, "найдет путь сквозь все эти дебри".

Он на мгновение остановился, затем начал новый абзац.

"Тебе известна репутация герра Оберманна как довольно агрессивного и властного человека. Репутация вполне заслуженная. Он настоящий тевтонец, а на археологию смотрит как на инструмент для своих теорий и полностью пренебрегает доказательствами. Он приказывает разрушить что-либо римское или греческое, чтобы можно было обнаружить нечто более древнее. Когда бывают найдены глиняные черепки, относящиеся к классической древности, он выказывает неудовольствие и, если в ходе работ они попадают ему в руки, выбрасывает их! Он недовольно смотрит на каждый стремевидный сосуд, появляющийся из земли. Кроме того, произошел один прискорбный и довольно неприятный случай. — Торнтон кратко изложил историю находки детского скелета, рассыпавшегося в прах. — Я нисколько не сомневаюсь, что видел зарубки ножа на костях и еле ды содранной с костей плоти, но герр Оберманн не скрывал глубочайшего безразличия, более того, он явно обрадовался, когда скелет этого бедного существа начал рассыпаться под нежелательным воздействием воздуха. Он отказался поверить, что его благословенные троянцы практиковали ритуальное жертвоприношение или ритуальный каннибализм, несмотря на то, что подобные обычаи известны у других первобытных племен. По его убеждению, его троянцы вовсе не таковы. Они гомеровские герои в блистающих доспехах. — Торнтон снова остановился, обдумывая написанное. — Итак, я прошу тебя сохранить письмо до моего возвращения, когда я решу опубликовать подробное описание этого случая. Прилагаю рисунок, сделанный на месте погребения".

Далее шли добрые пожелания другим коллегам из Британского музея и подпись: "Сердечно твой, А. Торнтон. Затем он положил письмо в конверт и запечатал".

На следующее утро Торнтон отдал письмо турецкому мальчику, Рашиду, в обязанности которого входило ездить с поручениями в Чанаккале.

Оберманн шел к "арсеналу", где хранились находки; он дал складу такое название после того, как был найден меч. Он видел, что Торнтон вручил Рашиду небольшой пакет и, подождав в дверях, пока Торнтон не ушел, подозвал мальчика.

— Что это у тебя, Рашид? — Он бросил взгляд на адрес на конверте. — Я сегодня утром поеду в Чанаккале и возьму письмо. — Он дал мальчику его обычные чаевые. — Не говори мистеру Торнтону, а то он велит тебе вернуть его деньги.

Оберманн вернулся домой, зная, что София занята на раскопках: в траншее было найдено несколько нефритовых бусин. Оберманн вынул письмо из конверта и, тихонько насвистывая, быстро прочел его.

— Англичанин озадачен моим поведением, — сказал он вслух. — Меня не назовешь славным парнем. — И он сжег письмо на свечке.

София заметила вечером за ужином, что муж веселее и общительнее, чем обычно. Особое внимание он выказывал Торнтону, настаивая, чтобы тот положил себе еще консервированных персиков, которые он полил кюрасо из фляжки, взятой к столу.

— Это не амброзия, — заметил он. — Но и мы не боги. Мы смертные. И должны питаться консервированными персиками. Они вам нравятся, мистер Торнтон?

— И не герои, — добавил Лино. Консервированные фрукты его не привлекали.

— Что, друг мой?

— Время героев прошло.

— Ах, Лино, вы пессимист. Вы согласны с ним, мистер Торнтон? Что время героев прошло?

— Не могу сказать.

— Но ведь у вас наверняка есть мнение по этому поводу. Ваш друг Роулинсон, к примеру. Будут ли его помнить через тысячу лет?

— Он мне не друг, хотя я ценю его очень высоко.

— Так значит, он — герой?

— Не знаю, есть ли у этого слова какая-либо ценность. Его смысл со времен Т^ои изменился.

— Я бросаю вам вызов, мистер Торнтон.

— Простите?

— Я предлагаю вам трижды пробежать вокруг Трои. Как Гектор и Ахилл. Они три раза пробежали вокруг города в героическом состязании. Будем ли мы героями? Последуем ли их примеру?

— Это было не состязание, — возразил Лино. — Это была смертельная погоня.

— Но мы же спортсмены. Мы более просвещены, чем дикие троянцы. Разве не так, мистер Торнтон?

— У меня есть основания полагать, что так, сэр.

— Тогда мы просто побежим по равнине. Кем вы будете: быстроногим Ахиллом или Гектором в сверкающем шлеме?

Торнтон рассмеялся.

— Ахилл звучит слишком пугающе. Лучше я разделю судьбу Гектора.

— Так и будет. Вы выбрали сами. Завтра мы побежим по местам, о которых писал Гомер. Они начали бег от главных ворот Трои, вдоль стены. Пробежали мимо сторожевой башни и дикой смоковницы, прежде чем вышли на наезженную дорогу, к двум источникам, питающим Скамандр. Мимо водоемов, где мы обнаружили каменные резервуары. Таков будет наш маршрут.

— А что будет наградой? — спросила София.

— Вечная слава.

— Не давайте истории повториться, — шепнул Кадри-бей Торнтону. — Гектор был убит Ахиллом, и его тело проволокли по пыльной равнине.

— Я знаю. Но не думаю, что герр Оберманн до такой степени против моих теорий.

— Обежав город вокруг три раза, — сказал Оберманн, — мы покроем девять с половиной миль. Это вас пугает?

— Вовсе нет.

— В вашей школе вы, вероятно, бегали на более длинные дистанции.

— Но не по столь пересеченной местности. В Сассексе нет гор.

— Значит, вы учились на юге Англии? Можно было бы догадаться по стойкости ваших убеждений. Склад ума саксов восхищает меня своей практичностью.