— Все это слишком по-язычески, сэр. — Сайрус Реддинг был явно огорчен происходящим.

Оберманн подошел к кучеру, положил ему руку на плечо и прошептал несколько слов. Кучер тут же выпряг лошадь и ускакал.

Оберманн приблизился к рыбакам и начал что- то оживленно объяснять. Он показал на море, затем потер ладони, потом мощным жестом воздел руки к небу.

Леонид и София подошли к кромке моря.

— Генрих спланировал это, — сказала она. — Я уверена. Он знал, что профессор умрет на равнине.

— В этом нет ничего удивительного, фрау Оберманн. Кремация — древний ритуал Трои. А турки не взялись бы хоронить его.

— Он нечист. В этом дело?

— Таковы здешние обычаи. Если сочтут, что человек проклят богом, его выводят за пределы города. Затем прогоняют, кидая в него землю и камни. Когда он умирает, люди уходят и не оглядываются. То же относится и к профессору Бранду.

Рыбаки подтащили телегу к самому берегу и снова положили на нее тело Бранда. Затем накрыли тело лодкой и сверху навалили высокую кучу плавника.

— Вы должны знать эту службу наизусть. — Оберманн подошел к Десимусу Хардингу. — Она очень английская, правда?

— Не поручусь, что помню все дословно, сэр.

— Не важно. Это не имеет значения для профессора Бранда. Начинайте, пожалуйста. Уже темнеет.

Хардинг подошел к телеге и перекрестился.

— Господи, Твое милосердие дает душам верующих покой, мы просим Тебя, благослови эту могилу и пришли своего святого ангела стеречь ее.

Оберманн достал коробку спичек и поднес пламя к сухому дереву, оно занялось мгновенно, языки огня заплясали вокруг лодки.

— Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня не умрет вовек. Помолимся? — Сайрус Реддинг, Леонид и София склонили головы, пока Хардинг нараспев читал полузабытую молитву по усопшему. Оберманн в это время деловито тыкал тростью, подпихивая дерево под лодку, чтобы костер горел сильнее. — Даруй ему вечный покой, Господи. И пусть воссияет над ним бесконечный свет. — Хардинг взглянул в сторону Эгейского моря, туда, где небо сливалось с водой. — Душа усопшего да почиет в мире. Пусть плач наш дойдет до ушей Твоих.

Языки пламени поднимались вверх, жар заставил всех отступить на шаг. Вдруг Сайрус Реддинг неожиданно сильным и чистым голосом запел американский церковный гимн: "Пилигрим идет из далеких стран". Оберманн кивал и улыбался, помахивая тростью в такг мелодии.

— Браво! — воскликнул он по окончании гимна. — Браво!

Пока солнце исчезало за горизонтом, а море становилось все темнее, они наблюдали, как погребальный костер сжег лодку и тело профессора Бранда дотла, а затем угас, превратившись в пепел. Оберманн выкрикнул несколько указаний рыбакам-туркам, которым предстояло скатить обуглившуюся телегу вниз по покрытому галькой склону к самой кромке Эгейского моря.

— Разве мы не развеем его прах? — спросил Хардинг.

— Ветер принесет его обратно, — ответил Оберманн. — Лучше вверить его волнам.

И рыбаки, войдя в воду, толкнули телегу поглубже, где она медленно затонула, оставив на поверхности моря пленку пепла и куски обгоревшего дерева.

— Он был очаровательный человек, — сказал Софии Оберманн. — Но не силен в археологии.

Послышался приближающийся топот лошадей, Сайрус Реддинг встревожился.

— Это ваше спасение, — объяснил ему Оберманн. — Ваш транспорт. — Кучер вернулся с тремя лошадьми в поводу. — Преподобный и консул должны будут верхом доехать до Чанаккале, а оттуда на корабле до Константинополя. Мы вернемся в Гиссарлык. Ничего не произошло. Совершенно ничего.

— Я надеялся, — сказал Хардинг, — посетить Трою. Быть так близко…

— Пусть это останется пока вашей мечтой, — ответил Оберманн. — Вам можно только позавидовать. Хотя, возможно, вы вернетесь. Кто знает, что принесет нам судьба?

София повернулась и посмотрела на море.

— Прощайте, профессор. Вечная память. — Пока она говорила, над водой пронеслись тени морских птиц.

На равнине Троады не по сезону похолодало, задули резкие ветра, утром на мелких красных и желтых цветах, во множестве росших тут и там, лежал иней. Высокие вершины Иды покрылись снегом, и Оберманн сообщил после утреннего заплыва, что Геллеспонт кажется ленивым и недовольным.

Отсутствие профессора Бранда ни у кого не вызвало вопросов; все приняли объяснение Оберманна, сводившееся к тому, что удовлетворенный увиденным в Трое, он вернулся в Константинополь.

— Мы получили одобрение американского коллеги, — сказал Оберманн. — И теперь должны продолжать работу. Работа — прекрасное лекарство! Если мы работаем, мы живы! — Он повернулся к Софии. — Я тут размышлял, что написать на моей могиле. "Покойся с миром. Ты сделал достаточно". Нет. Это не совсем правильно. Неточно. Можно лучше. "Ты подражал Ему. Он тяжко трудился ради смертных". В греческом духе, верно?

София не понимала, всерьез ли он говорит.

— Тебе не стоило бы думать о могильных камнях, Генрих.

— Почему бы нет? Мы окружены ими. Кто знает, что у нас под ногами? — И он несколько раз топнул ногой.

Он принял предложение Софии расчистить площадку перед воротами Трои и прилегающие куски городской стены.

— Тут когда-то стоял деревянный конь, — сказала она.

— Ничего не осталось, София. Коня втащили в город.

— Мне бы хотелось увидеть землю, на которой он стоял. Здесь может оказаться вымощенная камнем дорога. Или плоские деревянные брусья.

В это холодное утро они остановились посмотреть на квадратный раскоп глубиной три фута. Здесь нашли булавки и разбитую каменную утварь, доказательство того, что по этой тропе когда-то ходили люди, но никакого дорожного покрытия обнаружено не было.

— Деревянный конь перестал существовать, — сказал Оберманн. — Он выполнил свою задачу. — И, подобрав большой камень, швырнул его в куст у городской стены. — Змея. Antelion

— Как ты ее заметил?

— Оберманн видит все. Я говорил тебе о коричневых гадюках? — Она покачала головой. — Они самые ядовитые. Если одна из них тебя укусит, то на закате умрешь — Казалось, он пришел в хорошее расположение духа. — Они прячутся в кустах rosa canina. Они маленькие, София, не больше червя. Будь осторожна.

Он начал взбираться на отвал большого раскопа. София собиралась последовать за ним, как вдруг подошел Леонид поприветствовать их.

— Рабочие в большом волнении, профессор. Имам сказал им, что сегодня будет найдено нечто потрясающее.

— В самом деле, Телемак? А этот святой человек не указал место, где будет обнаружена драгоценность?

— Он только упомянул древний город. По его словам, из старого города снова воссияет солнце.

— Хорошо сказано. Хотя и не точно. Тем не менее, возьмемся за работу с большими надеждами. Следует верить святому человеку.

Раскопки были сосредоточены в основном рядом с "дворцом Приама", как именовал его Оберманн, каменным комплексом в середине "третьего города", или "сожженного города". Они только что раскрыли стену, шестнадцать рядов кирпичей, скрепленных составом, содержащим дробленые камни; выше кирпичной стены лежал слой пепла, смешанный с камнями более поздних домов и остатками стен меньших строений, возникших на развалинах.

В то утро София работала у стены, копая и просеивая землю, неподалеку ее муж пытался составить первоначальный план сооружения.

— Генрих! — позвала она. — Генрих! Тут какая-то кость с отверстием.

Эта фраза была выбрана ими в качестве сигнала, если кто-то из них обнаружит что-то значимое. Таким образом можно было избежать внимания вечно настороженного Кадри-бея.

— Это не может подождать?

— Нет. Ты должен отметить ее на плане.

Оберманн медленно подошел к траншее, где работала жена.

— Там, внутри, — прошептала она, — что-то блестит.

Оберманн встал на колени и заглянул в темное углубление. Ему тоже показалось, что там поблескивает золото.