— Доказательства? Доказательства здесь. — Оберманн коснулся своей головы. — И здесь. — Он показал на сердце. — Другого руководства мне ненужно.

— Это не то свидетельство, — сказал Десимус Хардинг, — которое можно представить суду.

— Никакой суд не обвинит меня в идеализме. Даже английский. — К Оберманну вернулось хорошее расположение духа. — Кроме того, у меня есть свидетель. Рядом стоит Гомер. Неужели вы действительно верите, что Гектор и троянские воины были предками турок? Я нисколько не хочу оскорбить ваш народ, Кадри-бей, но он не из таких, что порождают героев.

— Это не так, герр Оберманн, — снова возразил Хардинг. — А Мехмет, победитель Мраморного императора? А султан Мурад? А Сулейман Великолепный? Каждый из них достоин того, чтобы быть воспетым Гомером.

— Ну, я не стану спорить со священником.

— Священник, как всегда, говорит правду. — Кадри-бей не хотел оставлять тему. — Турки не менее отважны и решительны. И они претендуют на Трою как на свою собственность.

— Посмотрим, — сказал Оберманн. — Мертвые не лгут. Они расскажут нам свои истории. Наш друг, мистер Торнтон, поможет им.

— Возможно, вам не понравится то, что они нам скажут, — заметил Торнтон.

— Ну, в таком случае я попрошу их замолчать.

В тот же вечер Генрих Оберманн задумал экспедицию для развлечения своих гостей.

— Вы увидите, мистер Торнтон, — сказал Оберманн, — место, где было посеяно семя всех троянских бедствий. Это гора Ида. Ведь вы можете оторваться на день-другой от ученых занятий, чтобы оказаться там, где Афина, Афродита и Гера соперничали друг с другом из-за золотого яблока?

— У меня нет вашего доверия к мифологии сэр. Но если вы смотрите на это таким образом…

— Я действительно смотрю на это таким образом. Древние истории всегда правдивы. Афина предстала перед Парисом в сияющих доспехах и пообещала высочайшую мудрость, если он присудит яблоко ей. Гера показалась Парису во всем царском величии и заверила, что принесет ему богатство и власть. Афродита явилась, прикрытая лишь чудесным поясом, обвитым вокруг талии, и посулила невесту, такую же прекрасную, как она сама. Разве Парис мог сделать иной выбор? Разве вы не пожелали бы красавицу-невесту, мистер Торнтон? Такую же прекрасную, как, скажем, София.

— Не знаю, какой из богинь я отдал бы предпочтение, сэр. Желание высочайшей мудрости могло оказаться весьма сильным.

— Вы меня удивляете. Молодой человек должен мечтать о любви. Разве не так, София?

— Понятия не имею, Генрих. — Она сразу же пожалела о своей резкости и продолжила уже мягче: — В сердечных делах нет правил.

— Вот это речь женщины, — отозвался Оберманн. — А история доказывает, что любовь сильнее всего. Что ей невозможно противиться. Нет на свете силы, которая могла бы сравниться с ней. — Они с Софией обменялись взглядами.

— Но она источник ревности и разлада. В ней начало вражды. — Десимус Хардинг заметил, что они переглянулись. — Древние знали, что любовь и несогласие слиты воедино.

— Что знают о любви священники, дорогой сэр?

— Я вижу ее последствия. — Он окинул взглядом развалины Трои. — Афродита пообещала Парису самую прекрасную женщину в мире, и с помощью богини он похитил Елену и вернулся с ней в Трою. Разумеется, вы знаете эту историю, фрау Оберманн. — Хардинг обращался к Софии. — Ее муж, Менелай, царь Спарты, заручившись поддержкой Агамемнона и других греческих вождей, собрался в поход против Трои. Остальное — Гомер.

— Не следует недооценивать оскорбленного мужа, — заметил Оберманн. — Менелай был неумолим. Гнев его невозможно вообразить. Он хотел перебить жителей Трои. Хотел разорить и разрушить город.

— Мы живем в более просвещенное время, — сказал Хардинг. — Мы сумели обуздать свои страсти.

— Разве? — Оберманн повернулся к нему. — Я в это не верю.

— Вы простите меня, господа? — София встала из-за стола. — Я устала сегодня…

Все поднялись одновременно, и Оберманн последовал за женой по склону к их хижине.

— Не забудьте, — обратился он ко всем, — мы отправляемся с рассветом. Мы пройдем по следам Париса к горе Иде!

Назавтра, только рассвело, четверо путешественников — Оберманн и София, Хардинг и Торнтон — медленно ехали верхом на юго-восток, к горам. Они следовали по дороге вдоль реки Скамандр, пересекавшей равнину Трои.

— Видите, господа? Лебеди! — восторженно показывал Оберманн. — Несомненно, вы считали их английскими птицами. Эйвонский лебедь. Милая Темза.

— У них английская манера держаться, вам не кажется? — Хардинг обращался к ехавшей рядом Софии. — Они преисполнены достоинства.

— Она не могла понять, говорит он всерьез или подшучивает над ней.

— Но они очень свирепы. Шипят на каждого, кто приблизится.

— Это естественно.

— Они прекрасны на воде, — заметил Оберманн. — Но некрасивы и неуклюжи на земле.

Они неторопливо ехали по равнине, сопровождаемые вьючной лошадью с поклажей, мимо возделанных полей и глинобитных домов с соломенными крышами. Солнце грело сильно, но жара умерялась северо-восточным ветром, гнавшим пыль по дороге.

Подъехали к деревне Бунарбаши, где их встретили и окружили ребятишки, протягивая к ним руки.

— Я хочу кое-что показать вам, — сказал Оберманн. Они съехали с дороги на несколько сот ярдов и оказались у холма с обширным скальным обнажением. Оберманн показал на склон тростью. — Иоганн Конзе и мсье Лешевалье готовы были поклясться, что этот небольшой холм и есть то место, где стоял город Троя! Можно ли представить себе более абсурдное и пустое утверждение? Смотрите. Ведь это просто пастбище. — У подножия холма паслись несколько овец, коз и коров. — Теперь мои враги, разумеется, помалкивают. Они не осмеливаются бросить мне вызов.

— Он похож на лебедя, который шипит, — шепнул Хардинг Торнтону.

Путешествие продолжилось после краткого привала, во время которого лошади напились из источника, бившего с западной стороны каменистого склона.

По мере того, как они приближались к горной гряде, воздух становился чище, а стук лошадиных копыт по дороге казался звучнее и резче. Вокруг виднелись похожие на столбы черные базальтовые скалы. Когда София указала на них Торнтону, он объяснил ей, что это остатки лавы, которая когда-то залила долину.

— Значит ли это, что Ида раньше была вулканом? — спросила София.

— Похоже, так. Она потухший вулкан.

— Значит, ее жизнь началась до того, как ее посетили боги?

— Не надо верить в эти истории, София.

— Я не знаю, во что верить.

— Мифологическое время не смешивается с геологическим. Это два разных мира.

— И все же они часть одного мира. Неужели это приводит в замешательство только меня?

Торнтон улыбнулся ей.

— Замешательство естественно в жизни. Мы никогда не знаем наверняка, во что верим или что чувствуем.

— Что чувствуем? О, в этом у меня нет сомнений.

— В самом деле? — Торнтон некоторое время смотрел на Софию. — Но то, что вы чувствуете сегодня, вы не обязательно будете чувствовать завтра.

— Ну вот, вы опять привели меня в замешательство. Я не могу разговаривать с вами.

— Не говорите так. Разговор с вами — одно из немногих удовольствий в этих местах.

— Со мной? — София казалась искренне удивленной. — Но я не умна. И не остроумна.

— Вы добры. Честны. Вы даете мне надежду.

— Надежду на что?

— Надежду на… не знаю. Надежду на то, что все осмысленно. Надежду на будущее.

Софии пришлось самой раздумывать, какое будущее имеется в виду, поскольку Оберманн позвал Торнтона, чтобы показать ему амбар, мимо которого они проезжали.

— Видите в шине фрагменты керамики? — спросил он. — Красной и коричневой. По большей части эллинической. Должно быть, мы недалеко от места, где когда-то был античный город, мистер Торнтон. Черепки лежат почти на поверхности!

— Вы знаете, что это за город, сэр?