Через четыре часа Сосняга, сменяя Крабика, осмотрелся по сторонам и, обнаружив очертания знакомого острова, произнес:

— Вот и ЮБК.

— Кто, кто? — не понял Крабик.

— Говорю раздельно: вот и южный берег Кильдина. Не Крыма же.

— А, конечно.

— Значит, скоро будем дома.

Не прошло и трех суток, как «Меркурий», повернув еще раз «направо за угол», вошел в горло Белого моря. Это был уже почти дом. Крабик объявил большую приборку, а затем генеральную стирку, длившуюся двое суток без передыха. Потом наступил день бритья и стрижки, тем более что погода отнеслась к этому весьма благосклонно.

— Согласно Лоции Белого моря, штиль здесь бывает не чаще одного дня в месяц, — заметил Сосняга, соскребая опасной бритвой щетину со щеки. — А нам за пять суток достались уже четыре месячных нормы.

— И вообще погодка здесь странная, — подхватил Брандо, сидевший на крыше рубки, привалясь, как всегда, спиной к мачте. В ею руках, тоже как всегда, дрожал от извергаемых звуков магнитофон. Напрягая до предела голосовые связки, Брандо напоминал товарищам: — Надвигается черная туча, барометр надает…

— Кур-р-рат! — вскипает высунувшийся из люка Крабик, — Мне уже хочется крикнуть: «Да пропати оно пропатом, это дьявольское порождение науки и техники!» Нельзя же так!

— Прости, чиф. Больше не буду, — Брандо уменьшил звук магнитофона и продолжил свою мысль: — Одним словом, налицо явные признаки приближения сильного шквала с дождем, а возможно, и с градом. Мы стараемся и надрываемся: убираем одни паруса и ставим другие, в спешном порядке все крепим по-штормовому, и прочее, и прочее. А вместо шквала получаем… полнейший штиль. Чудеса, да и только!

— Теперь мы уже не обращаем внимания на эти штучки природы и идем, как шли, — категорично заявил Вячек, сидевший за румпелем рядом с Хоттабычем. — Вот как сейчас.

Спустя несколько минут Хоттабыч, сморщив нос и глядя мимо Крабика, распорядился заменить паруса, только что разорванные в клочья внезапным шквалом.

— Молодец, дядюля! — расхохотался Вячек и хлопнул яхтенного капитана по спине. — Так распороть паруса не каждый сможет: нужен мастер!

— Цыц, салага! И марш домой! — скомандовал Хоттабыч племяннику, забыв, что они находятся на судне, болтающемся в нескольких десятках миль от ближайшей земной тверди. — Совсем распустился мальчишка. Я всегда говорил твоей матери, что либерализм в воспитании ни к чему хорошему не приведет.

— Не матери вы это говорили, дядя Толя, а отцу.

— Тем более!

Наблюдавшие эту сцену Крабик и Сосняга хихикнули и дипломатично отвернулись от законфликтовавших родственников. Брандо, залившийся громким смехом, вдруг замер:

— Магнитофон!

Расширившиеся зрачки радиста растерянно разглядывали руки товарищей, шарили по крыше рубки, по палубе и кокпиту. Магнитофона нигде не было.

— Тю-тю! — решил Крабик. — Нептун запраль.

И, не сдержавшись, рассмеялся. Его негромко поддержал Сосняга. Брандо махнул рукой и снова залился смехом:

— Давно пора: дрянь машина! Пусть теперь Нептун с ней помучается!

Родственники, услышав гогот товарищей и приняв его в свой адрес, поспешно отвернулись друг от друга и уставились на неестественно белую воду за бортом.

На исходе следующих суток «Меркурий» миновал Соловецкие острова со сказочными стенами и башнями древнего монастыри. А затем, пройдя мимо островов Большой и Малый Жужмуй в Онежском заливе, добрался, наконец, до Беломорска и завершил морскую часть орбиты вокруг Скандинавии.

Впервые после почти месячного плавания члены экипажа яхты сошли на земную твердь. Ею оказалась деревянная пристань, замшелая вверху и покрытая водорослями внизу. Однако общение с землей оказалось не столь уж радужным: у всех хватило возможности преодолеть лишь несколько метров дощатого настила пирса. Ноги, привыкшие постоянно балансировать на весьма зыбком базисе, чтобы парировать крены, дифференты и неожиданные рывки судна, теперь, не доверяя прочности и неподвижности земной тверди, продолжали подгибаться и выбрасываться в стороны, соответственно изменяя положение тела относительно вертикали. И головы у всех кружились, и тошнота подкатывалась к горлу. Поэтому со стороны они походили на компанию сильно подвыпивших гуляк.

Не успели яхтсмены прийти в себя, как подошел маленький буксирчик с явно ироническим названием «Геркулес-1» и потянул «Меркурия» по каналу, ведущему в глубь страны, в Ленинград.

Брандо написал два очередных щита из картона: на одном, укрепленном около форштевня и смотрящем вперед, он крупными буквами вывел: «Осторожно — дети!», а на другом, поставленном перед рулевым, — «Не занимай левый ряд!».

За те полчаса, что яхта стояла у причала, Крабик успел где-то разжиться ящиком помидоров, мешком картошки, корзиной рыбы — все наисвежайшее, «только-только», — и приобрести… живого петуха.

Буксирчик вскоре вместе с яхтой влез в деревянный, остро пахнущий прелью шлюз. В камере тихо плескалась зеленая, похожая на болотную вода, совершенно несравнимая с водой морей, недавно пересеченных «Меркурием».

На время, пока яхта тащилась по каналу на поводу у «Геркулеса», все члены ее экипажа, заняв привычные для них места на палубе, в кокпите и на крыше рубки, задумчиво смотрели на воду за бортом — тихую, спокойную, сонную, совсем не такую, какая была рядом целый месяц. Каждый из них обратил внимание на охватившее его какое-то дурацкое психологическое состояние: с одной стороны, вроде бы уже дома, а с другой — вроде бы еще нет. Дома потому, что слева и справа, по берегам канала свои родные березки, избы, люди, голоса, песни, звуки телевизионных передач. А нет — потому, что яхта находилась все еще в пути к Ленинграду, до которого оставалось почти девятьсот миль.

Петух, купленный в Беломорске, символ домашнего быта, около Повенца был порешен, как возмутитель спокойствия, оглашавший окрестности криком во все времена суток без какой-либо системы. А мощностью голоса он превосходил магнитофон Брандо. Суп из представителя куриных оказался на вкус столь же странным, как и его пение.

И по этому поводу Сосняга тоже сделал пометку в ЗКШ.

Неделю спустя «Меркурий», завершая свой бег по орбите вокруг Скандинавии, после того как миновал Беломорско-Балтийский канал, пересек Онежское и Ладожское озера, вошел в Неву и спустился по ней до города, ставшего по воле Петра «окном в Европу».

Итак, все трудности более чем месячного плавания позади. Но все участники похода знают: пройдет немного времени — и каждый из них затоскует по качке, питанию всухомятку, сырости и холоду кубрика, капели с подволока, огромным физическим и психологическим перегрузкам. А вспыхивавшие иногда между членами экипажа яхты конфликты покажутся мелкими и даже забавными, не стоящими серьезного внимания.

Особенно остро эта тоска по дальнему плаванию возникнет, когда с Балтики подуют весенние пронизывающие сырые ветры. Поэтому, еще не окончив одного плавания, но думая уже о следующем, Хоттабыч, прервав предфинишные разговоры, сказал:

— Опять мы очень многословны. И снова нам на помощь приходит поэзия. Прошу минуту внимания, коллеги, мне хочется показать вам то, что произойдет с нами некоторое время спустя. Разрешите?

— Та. Пожальста, — за всех ответил Крабик.

Прикрыв глаза, Хоттабыч начал тихим голосом, чуть покачиваясь:

Постепенно голос Хоттабыча крепчал и становился звонче, моложавее и задиристей: