Дорогая моя, не могу описать тебе, как мы поразились, когда за завтраком нам доложили о вашем отъезде и особенно когда кучер, который вез вас в Марсель, передал мне твое безумное послание. Ах ты злюка, ведь в этих беседах у подножия скалы на скамье Луизы мы только и говорили, что о твоем счастье, и ревновала ты совершенно напрасно. Ingrata[93], я приговариваю тебя вернуться по первому моему зову. В этом мерзком письме, нацарапанном на трактирной бумаге, ты не сказала даже, где вы остановились, поэтому мне приходится писать тебе в Шантеплер.
Выслушай меня, дорогая моя названая сестра, и, главное, помни, что я желаю тебе счастья. Твоего мужа, моя Луиза, отличает глубина чувств и мыслей, которая внушает такое же почтение, как его природная серьезность и благородство манер; к тому же в его некрасивом, но таком умном лице, в его бархатных глазах столько внутренней силы, что мне нелегко было сблизиться с ним, а без этого ведь невозможно до конца понять друг друга. Я уж не говорю о том, что этот человек — бывший премьер-министр — прямо-таки молится на тебя, но он глубоко прячет свои чувства, и, чтобы выведать у этого неприступного дипломата тайны его сердца, мне потребовалось много ловкости и хитрости; но в конце концов я незаметно для него открыла множество вещей, о которых моя душенька и не подозревает. Из нас двоих я олицетворяю Разум, ты — Воображение; я воплощаю суровый Долг, ты — безрассудную Любовь. Эта противоположность нрава, заметная только нам двоим, волею Провидения проявилась и в наших судьбах. Я — скромная деревенская виконтесса, чрезвычайно честолюбивая, стремящаяся, чтобы моя семья достигла богатства и успеха, а ты — жена Макюмера, о котором все знают, что он — бывший герцог Сориа, да и сама ты тоже из герцогского рода и царишь в Париже, где трудно царствовать даже королям. У тебя немалое состояние, которое Макюмер удвоит, если выполнит свои планы и осуществит преобразования в сардинских владениях, — у нас в Марселе[94] хорошо известны природные богатства этого края. Сознайся, что если уж кому из нас можно позавидовать, то не мне, а тебе! Благодарение Богу, в нас с тобой довольно великодушия, чтобы ставить дружбу выше пошлых и мелочных счетов. Я знаю: тебе стыдно, что ты уехала. Но, несмотря на твое бегство, тебе придется выслушать все, что я собиралась сказать тебе сегодня под скалой. Умоляю тебя, прочти мое письмо внимательно, оно касается не столько Макюмера, сколько тебя, хотя в моей отповеди речь пойдет и о нем тоже. Во-первых, душенька моя, ты его не любишь. Не пройдет и двух лет, как это безграничное обожание тебе наскучит. Ты всегда будешь видеть в Фелипе не мужа, а любовника, которым ты можешь беззаботно играть, как играют своими любовниками все женщины. Ты не уважаешь его, не испытываешь к нему того глубокого почтения, той робкой нежности, какую любящая женщина питает к мужчине, ставшему ее Богом. О! я хорошо изучила любовь, мой ангел, и не раз бросала лот в глубины своей души. И вот, приглядевшись к тебе, я поняла: ты его не любишь. Да, дорогая королева Парижа, как всем королевам, тебе однажды захочется, чтобы над тобой властвовали, чтобы тебя покорил сильный мужчина, который вместо того, чтобы поклоняться тебе, устраивал бы тебе сцены ревности и выкручивал тебе руки. Макюмер слишком страстно тебя любит, он, не способный ни в чем тебе отказать, никогда не сможет с тобой справиться. Один твой взгляд, одно ласковое слово заставляет его отступить от самого твердого решения. Рано или поздно ты начнешь его презирать за то, что он любит тебя слишком сильно. Увы! он тебя балует, как баловала тебя я, когда мы были в монастыре, потому что ты — одна из самых обольстительных и умных женщин в мире. Хуже всего, что ты искренна, ведь в свете нам часто приходится лгать ради нашего собственного счастья, ты же никогда не опустишься до лжи. Свет, например, требует, чтобы жена ни в коем случае не показывала своей власти над мужем. С точки зрения общества, муж не должен казаться влюбленным в жену, как бы он ее ни любил, а жена не должна играть роль возлюбленной. Меж тем вы оба нарушаете этот закон. Дитя мое, судя по твоим рассказам, свет менее всего склонен прощать людям их счастье; счастливцы должны скрывать свое блаженство. Но дело даже не в этом. Любовники равны меж собой, а муж и жена, по моему мнению, должны избегать такого равенства, если не хотят нарушить приличия и навлечь на себя непоправимые несчастья. Ничтожный мужчина ужасен, но еще ужаснее мужчина уничтоженный. Еще немного, и Макюмер по твоей милости станет тенью мужчины: он лишится воли, перестанет быть самим собой и превратится в неодушевленный предмет, приспособленный для твоих нужд; ты поглотишь его, и вместо двоих в вашей супружеской чете останется только один человек, неизбежно неполноценный; ты будешь страдать, но, когда ты соизволишь отдать себе отчет в том, что происходит, болезнь уже станет неизлечимой. Сколько бы мы ни старались, все напрасно: женскому полу некогда не приобрести качеств, которые отличают мужчину, а эти качества не просто нужны, они необходимы для семьи. Несмотря на свое ослепление, Макюмер уже сейчас видит, что его ждет, он чувствует, что любовь унижает его. Я полагаю, он затем и решил отправиться на Сардинию, что хочет попытаться в разлуке вновь стать самим собой. Ты без колебаний пользуешься властью, которой облекает тебя любовь. Власть эта видна во всем: в движениях, во взгляде, в голосе. Ах, дорогая, твоя матушка права: ты безрассудная куртизанка. Ты, надеюсь, не сомневаешься, что я гораздо умнее Луи, но разве ты хоть раз слышала, чтобы я с ним спорила? Разве на людях я не держу себя с ним как почтительнейшая жена с главой семьи? Притворство, скажешь ты. Да, я даю ему полезные советы, делюсь с ним своими мнениями и мыслями наедине, за дверями спальни, но могу тебе поклясться, ангел мой, что даже и тогда я вовсе не выказываю своего превосходства. Если бы я не оставалась втайне и въяве покорной женой, он не обрел бы веры в себя. Дорогая моя, подлинная благотворительность требует умения держаться в тени и не давать нуждающемуся в помощи почувствовать себя ниже своего благодетеля, и это скрытое самопожертвование полно особенной сладости. Поэтому я горжусь, что мне удалось ввести в заблуждение даже тебя, и ты вместо меня похвалила Луи. Впрочем, благополучие, счастье и надежда за два года вернули ему все, что горе, невзгоды, одиночество и сомнения у него отняли. Итак, насколько я могла заметить, ты сейчас любишь Фелипе ради себя самой, а не ради него. В том, что сказал тебе твой отец, есть доля правды: под весенними цветами твоей любви прячется себялюбие светской дамы. Ах, дитя мое, только оттого, что я тебя очень люблю, я нахожу смелость высказать тебе эти суровые истины. Позволь пересказать тебе конец одной из наших бесед с бароном, обещай, что никогда ни полсловом не обмолвишься ему об этом. Мы наперебой восторгались тобой, ибо он убедился, что я люблю тебя, как сестру, и вот, незаметно вызвав его на откровенный разговор, я сказала; «Луизе еще не приходилось бороться с судьбой, которая была к ней по-матерински благосклонна и баловала ее; боюсь, что Луизу ждут большие несчастья, если вы по-прежнему будете баловать ее, как любовник, и не будете с ней строги, как отец». — «Да разве я на это способен?» — ответил он и осекся, как человек, у которого под ногами разверзлась пропасть. Этот возглас многое мне объяснил. Если бы ты не уехала так поспешно, через несколько дней Макюмер стал бы еще откровеннее.
Ангел мой, когда этот человек обессилеет, когда он пресытится наслаждениями, когда он ощутит себя в твоем присутствии если не униженным, то утратившим достоинство, он испытает угрызения совести и раскаяние, оскорбительное для тебя, потому что ты будешь чувствовать себя его виновницей. В конце концов ты начнешь презирать человека, которого не научилась уважать. Подумай об этом. Презрение — первая ступень женской ненависти. Сердце твое благородно, поэтому ты никогда не забудешь жертв, на которые не поскупился ради тебя Фелипе, но ему нечего будет предложить тебе после того, как на брачном пиру он, можно сказать, обрек себя на заклание; горе мужчине или женщине, которые ничего не приберегают на потом! В этом все дело. Уж не знаю, к нашему стыду или к нашей чести, но мы требовательнее всего к тем, кто нас любит.
