После каждой подобной ссоры убеждала себя, что любовь Алекса даже хуже случайных приступов ревности, что это своеобразная демонстрация его преданности мне. Он считал, что преданность проявляется в его понимании: какое огромное количество мужчин готово волочиться за мной на улице каждую секунду.

Утром того дня, когда заканчивался бракоразводный процесс Алекса, мы с ним вышли позавтракать. Настроение было праздничным, и он старался его поддерживать. Все повторял, что счастлив, однако лицо при этом оставалось бесстрастным. «Сегодня кончается его десятилетний брак, — говорила я себе. — Кто бы на его месте не переживал?»

Он хотел, чтобы мы тут же поженились. «Хорошо, но после окончания колледжа, — ответила я. — Не все сразу».

Я всегда склонялась к мысли, что ревность Алекса не имела разумного объяснения. Здесь могу допустить, что и я в этой ситуации не была такой невинной, какой всегда себя привыкла представлять. Если на работе или в колледже мне попадался привлекательный мужчина, я старалась обратить на себя его внимание и иногда достигала цели. Из этого, правда, ничего не выходило. Если получала приглашение куда-нибудь пойти, любила ошарашить: «Простите, но у меня уже есть приятель, я думала, вы знаете». Проделала так даже со стариной Бобом из страховой конторы. С ним я прибегла к одной старой женской уловке: женщина объясняет, что мужчина ей не подходит, хотя и останется хорошим другом. Затем начинает с ним заигрывать, получая от этого удовольствие. Склоняется к нему, когда тот оказывается рядом, рассказывает ему в красках пикантные подробности своей личной жизни, закидывает нога на ногу, смотрит ему в глаза. Боб смотрел на меня так же, как если бы я была знаменитостью. И он чувствовал себя неловко со мной.

Знаете ли вы, в чем божья правда? Я не знаю, как вести себя с мужчинами, если не видеть в них собственно мужчин, исключить всю романтичность и сексуальность в отношениях, чувство ловца и зверя. Похоже, я готова флиртовать с ними со всеми.

По мере того, как с Алексом становилось все труднее и труднее, я все больше склонялась считать себя чувствительной девушкой, страдающей от отношений с ревнивцем. Мне так нравилось думать. Разумом понимала, что ревность Алекса представляла собой серьезную проблему — он заставлял меня надевать комбинации, его раздражало, что мои бедра просвечивают сквозь юбку. Здравомыслящая девушка решила бы от него уйти. Я тоже пришла к такому выводу. Но не уходила, потому что Алекс отогревал в моей душе что-то, давно замерзшее с годами. Я представляла себе это что-то. Оно было маленькое и костлявое. Как птенец, замерзший в мрачном ледяном ущелье. Когда восходит солнце и становится тепло, оно оттаивает и оживает. Никто на меня не мог так смотреть, как это делал Алекс.

После того, как моя бабушка пробыла два дня в больнице, доктора начали делать с ней какие-то ужасные опыты. Вставили ей в горло трубку. Но это, похоже, особо не помогло. Она должна была дышать через эту штуковину. Я увидела ее как раз после операции. Она не могла говорить, на лице застыли слезы. Натянула простыню себе на голову и отвернулась.

Через неделю после окончания колледжа мы с Алексом поженились. Когда шли приготовления к свадьбе, мне приходилось проводить много времени в доме матери. Мы с ней обсуждали, кого пригласить, что наденут мои сестры, планировали, как рассадить гостей за столом, что приготовить. Внезапно я отрывалась от того, чем мы занимались, понимая, что уже поздно. Надо позвонить Алексу и сказать ему, что остаюсь у матери, что еще тьма разных дел. Алекс старался, насколько было возможно, во всем этом не участвовать. Он шутил, говорил, может ли надеяться, что его поставят в известность о месте и времени свадьбы и скажут, что нужно будет надеть.

Я была очень занята, сильно нервничала. Обычная суета — сказал бы каждый, но для меня это было чем-то большим. У меня постоянно сосало под ложечкой. Какое-то внутреннее ощущение подсказывало, что делаю ошибку. Иногда дрожали руки. Но нужно было заказывать цветы, просматривать брошюры-путеводители. Возникало необъяснимое, но сильное желание переехать в родительский дом. Мне оттуда не хотелось никуда уходить. Оставалась с матерью даже тогда, когда и особых дел не было.

Вечером, накануне свадьбы, я совсем расклеилась. Боль под ложечкой стала сильнее. Мать нервозно поглядывала на меня, все время советовала успокоиться. На стоянке у ресторана, в котором было запланировано торжество, я пожелала Алексу спокойной ночи — мы решили в ту ночь спать раздельно. Как только мы расстались, я убедила Еву и двух моих младших сестер заехать в одно наше любимое место. По пути в бар мне взгрустнулось, когда взглянула на профиль Евы. Она смотрела вверх на ночное небо. Любое лицо при лунном свете всегда вызывало страх. Как будто оно было неземное.

Тогда была пятница, вечер, и в баре стояло веселье. Я сильно напилась, болтала с незнакомыми и вообще вела себя как последнее дерьмо. Видела осуждение в глазах самых раскованных своих друзей. Даже завсегдатаи, как выяснилось, знали, что у такой-то завтра свадьба, а она не в постели. Ева затащила меня в туалет и сказала: «Рита, если тебе не хочется затевать свадьбу, то и не надо». Мы помолчали несколько секунд, осознавая суровую правду. Но я сменила тему, сказала, что со мной все в порядке, что просто в последний раз решила повеселиться. «Все нормально, Ева».

Смутно помню, как споткнулась при входе в дом родителей. Мать нас ждала. Передо мной все раздваивалось. Моих матерей было две — разъяренных, с бигуди в волосах и лоснящимся от крема лицом. Думала, что она начнет кричать, но она была слишком рассержена для этого. Она только презрительно на меня взглянула. «Алекс трижды звонил, — наконец сказала она. — Думаю, тебе нужно ему позвонить, прежде чем пойдешь спать». Я направилась на кухню. Взяла телефон, набрала номер Алекса, затем вышла с трубкой в гостиную и закрыла дверь.

На следующее утро мне с трудом удалось оторвать голову от подушки. Две сестры лежали рядом на кровати. Другие, старшие и замужние, принесли нам аспирин, сок и по бокалу ледяного пива. Что я испытывала, не было просто похмельем. Это было сочетание простуды и затянувшегося нервозного состояния. Родители стояли предо мной, как две мрачные статуи. Они потратили все свои деньги на свадьбу. Мало того, что я выхожу замуж за разведенного и чтобы повенчаться, потребовалось решение суда, так я еще не хочу подниматься с постели. Матери три раза пришлось на меня крикнуть.

Мои сестры помогли мне, насколько это было в их силах. Заставили принять душ и почистить зубы, подкрутили волосы и подмазали лицо. Кроме того, если бы они меня оставили одну хоть на минуту, я тотчас бы опять легла. Все вокруг было как в тумане. Казалось, на всех моих семи сестрах одинаковые розовые платья. Они производили впечатление таинственной женской армии, одетой в униформу перед сражением. Наконец, на моем платье застегнуты все пуговицы, молнии и застежки, волосы уложены и заколоты, и я, прихрамывая, направилась к ожидавшему лимузину.

Алекс повернулся и прищурился, когда мы с отцом спускались с крыльца. Как мои сестры ни старались, я все равно походила на невесту из «Ночи живого мертвеца».

Во время церемонии у алтаря мне стало совсем плохо. Помню, как Алекс держит мою правую руку, а Ева — левую. У священника были добрые голубые глаза. Церемониальная музыка была традиционной, ее проигрывают обычно при завершении обряда. Это начальный отрывок из «Игры молодоженов», помните? Дун-дун, да-дун-дун-дун-дун. Было дико слушать эту мелодию в тот момент, быть невестой и удаляться от алтаря, пока она звучит. Позади церкви мы с Алексом и наши родители остановились, гости продолжали подтягиваться. У меня опять закружилась голова, я начала бояться, что потеряю сознание или хуже того. Сказала Алексу, что сейчас вернусь. Я вырвалась из толпы гостей, направилась к лимузину и растянулась в нем на заднем сиденье. Вся потная, сглатывала слюну и старалась подобрать этот проклятый тюль, чтобы никто меня не заметил в таком состоянии.