– Узнаешь? – хитро улыбаясь, спросил Игоря его новый друг и побратим.

Костюм Махновского представлял собою немыслимую композицию из тоги и сандалий, которые носили богатые римляне в первом веке нашей эры, и шитого золотой ниткой пиджака, надетого поверх этой тоги. В правой руке Махновскии держал маршальский жезл, которым он приветствовал всех своих знакомых, будто был маршалом Кейтелем, принимающим парад на Елисейских полях.

– Тебе бы так по своей Думе ходить, – сказал Массарский, разглядывая преобразившегося приятеля, – это отвечало бы и времени, и духу.

Ты лучше мне скажи, жопа с ручкой, узнаешь рабынь? Приглядись – в этом вся фишка! – Махновский ткнул Игоря своим жезлом в его расслабленный живот.

А девушки, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужными неискренними улыбками.

– Узнаешь? – настойчиво спрашивал знаменитый депутат.

– Неужели? – воскликнул Массарский.

– А ты думал! – подтвердил догадку своего приятеля Махновский. – Нам это недешево стоило, но мы для тебя их нашли и привезли, так что владей до утра!

Кто бы мог подумать! Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую американскую поп-группу, которую он так любит, вместе с их солисткой, которую так вожделел, будучи старшеклассником!

– Не сильно постарели? – снова ткнув Игоря жезлом и подмигнув ему, спросил Махновский.

– Да ничего, смотрятся еще, – неуверенно ответил Игорь. – А петь-то будут?

– И петь, и плясать голяком будут, – уверенно закивал Махновский, – за те бабки, что мы им дали, они тебе «Подмосковные вечера» на балалайках сыграют и оральным сексом обслужат, причем все одновременно.

– Любопытно, – пожал плечами Игорь Массарский. И неожиданно позабыв про дорогостоящий подарок, заинтересовался кем-то из гостей.

Это Баринов, что ли? – спросил Массарский, в свою очередь, ткнув Махновского в бок. – Представь нас, давно хотел познакомиться, умный мужик.

– Не вопрос, – хмыкнул Махновский, маршальским жезлом своим приветствуя красивого мужчину с лавровым венком, украшавшим его высокое чело.

– Баринов, – пожимая протянутую Массарским руку, представился критик.

– Над чем сейчас работаете? – поинтересовался Игорь. Его улыбка свидетельствовала об истинном интересе к собеседнику.

– Да вот исправляю ситуацию в литературе, – вздохнув, сказал Баринов. – Понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться – исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.

– Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? – хмыкнул Игорь.

– Да нет, – совершенно не обидевшись, ответил Баринов, – событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… – он замялся, подыскивая необходимое верное слово, – то, что завоевывает читательское поле.

– Ну и как? – с иронией спросил Массарский. – Удается завоевание?

– Да вот эти, – Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, среди которых затесался теперь и Махновский, – эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.

– А-а-а, ну если эти, – развел руками Игорь, – эти, наверное, понимают.

– Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, – сказал Баринов.

– Ну, тогда пожелаю! – сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.

Литература литературой, тусовка тусовкой, флирт флиртом, а прием пищи должен быть по расписанию.

Джон восторженно оглядывал пространство павильона.

– Сколько бабок ушло на все! А хватит на остальное-то?

– А, брось, – махнул рукой Мах, – тюменские уже первую часть денег перевели… Тюмень – хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим. И Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить, они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти бабки, считай, по статье «наше светлое будущее» расходуются.

– И не жалко будет Ирмой пожертвовать? – спросил Джон.

– Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай. Если что, ее ненадолго посадят, а мы ей в камеру и мальчиков-стриптизеров, и шампанское присылать будем, и цветной телевизор поставим.

Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.

– Едем во Францию! Остановка – Версаль! – кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.

Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги:

– Эй, мальчик, не хочешь любви?

Где он эту видел? Одна – вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..

В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.

Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?

– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?

– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.

– Почти верю, – отозвался Игорь.

– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует как миленькая.

И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять – за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…

Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.

– Не веришь? – спросил пьяный Махновский.

– Верю, – ответил Игорь, – ве-е-ерю в тебя… – И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасала-а-а…

И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:

– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!

– И я в тебя верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…