Судя по всему, разговор предстоял серьезный, Ксютов был не на шутку рассержен.

– Сережа, формат радиостанции – это совокупность музыкальных произведений и речевых вставок между ними, выпускаемых в эфир этой радиостанцией, – вкрадчиво начал Ксютов. – Наше радио, дорогой Сережа, декларировало свой формат по международной классификации как «Эдалт Контемпорари», то есть «Современный мэйнстрим для взрослых»… И в утренние часы работа радиостанции в таком формате, дорогой Сережа, характеризуется энергичной музыкой, заводной музыкой, музыкой с мотором в заднице, от которой наш радиослушатель должен проснуться и, едучи на работу, не заснуть за рулем… Работа же диск-жокея в утренние часы должна отличаться энергичными шутками и безудержной веселостью… Веселостью, ты понял меня? Я достаточно ясно выражаю свои мысли?

Ксютов раскачивался в кресле, держа руки скрещенными на животе.

– Сережа, наш рейтинг, наша суммарная аудитория складывались месяцами и годами упорной работы, направляемой последовательной политикой программного директора. Утром нас слушают три миллиона слушателей. И за это, я повторяю, за наш рейтинг рекламодатели из рекламных агентств дают нам столько дорогой рекламы, из которой формируется наша зарплата…

Ксютов вдруг перестал раскачиваться и вдруг заорал:

– А завтра, свинья ты этакая! Завтра, после твоего сраного лирического эфира, утром нас уже не будут слушать три миллиона! Потому что полтора миллиона уже переключились на другое радио! Туда, где диск-жокей утром не спит на эфире и не ставит музыку из арсенала ночных любовных радиостанций!..

Ксютов перевел дыхание перешел на злобный шепот:

– И послезавтра наши рекламные агенты, узнав, что рейтинг станции упал, дадут нам вдвое меньше денег за рекламу. А почему? Потому что у Сережи Мирского свое понимании эфира. Ты его что, приватизировал? Это что, твой личный эфир, что ты свое сраное душевное состояние выставляешь превыше формата? – Ксютов снова принялся орать: – Не можешь работать, скажись больным, мы выставим тебе замену! Лену поставим или Олю! Но не погань нам своим сраным лирическим настроением эфир, не ломай нам формат, черт тебя дери! Ты понимаешь, что три раза за час, поставив вместо энергичных оупнеров[4] три медленных композиции, отвадил от нашего эфира миллион радиослушателей? Только за один лишь час. Они перенастроили свои приемники, и хрен теперь знает, когда они вернутся на нашу волну! А это деньги рекламодателей, а это рейтинг, а рейтинг – это деньги…

Ксютов прекратил свою речь и принялся снова раскачиваться.

– Я отстраняю тебя от эфира, завтра на работу можешь не выходить. В нашем контракте это есть, я его только что перечитал, пункт три ноль пять и четыре ноль три, параграфы «обязанности сторон и порядок расторжения соглашения». Там черным по белому написано, в случае нарушения одной из сторон, то есть тобой, установленных правил работы, администрация имеет право в одностороннем порядке прекратить действие контракта, и со штрафными санкциями…

От Ксютова Мирский вышел, как мышь, вытащенная из банки с соляной кислотой. Никакого былого блеска и куража. В коридоре встретил диджейку Лену.

– Серега, ты чего это блындал[5] сегодня?

– Ай, ну вас, – махнул рукой Серега.

– Что, от Ксютова досталось? – участливо поинтересовалась Леночка.

– Отстань, а не то ударю, – ответил Серега, отстраняя ее с дороги.

Кто бы мог подумать, что он так вот влюбится? Патентованный записной циник с «Москва-Сити FM» возьмет да и влюбится. Что теперь, попроситься на работу на «Love-радио»?

Вывалился на Королева. По переходу переполз на ту сторону, где утром на парковке АСБ-1 поставил свою «Ауди». Возле машины, как всегда, дежурили две фанатки. И еще под щеткой стеклоочистителя подоткнуты любовные записочки с телефончиками от дур-провинциалок. Надушенные духами записочки с номерами мобильных телефонов.

«Сережик, душка, позвони мне, я тебя хочу!» А Сережа не хочет.

А хочет Сережа сесть в машину и поехать на проспект Мира, к дому, где живет Агаша Фролова, и посидеть там на дворе под ее окнами, поглядеть на них снизу из машины. И помечтать.

Обе фанатки двинулись ему навстречу. Их глупые физиономии сияли от счастья. Мирский поглядел на одну, перевел взгляд на другую.

– Ты, тебя как зовут? – спросил он ту, что потоньше и похудей.

– Инна, – пролепетала, бледнея, дура.

– Давай садись, – сказал Мирский и распахнул дверцу.

Ехали молча. Мирский и радио даже не стал включать. Мимо монумента «Космос» вырулил на проспект Мира и взял курс на «Сухаревскую». Проехали станцию «Алексеевская».

Вот двор, где Агаша теперь снимает квартиру. Или, вернее, телеканал снимает квартиру для нее.

– Ты здесь живешь? – нарушила молчание худая дура.

– Нет, просто хочу здесь постоять.

– Я покурю, можно? – робко спросила Аура.

– Кури, только стекло опусти, – сказал Мирский, забыв, что уже выключил мотор и стеклоподъемники не работают.

Дура беспомощно крутилась-вертелась, никак не соображая, что ей делать со стеклом, покуда Мирский, сжалившись, не повернул ключ зажигания и не опустил стекла с обеих сторон.

– Спасибо, – сказала дура.

– Не за что, кури на здоровье… Посидели молча.

– У тебя есть мобильник?

– Есть, а что? – встрепенулась дура.

– Я тебе сейчас номер наберу, скажешь в трубу точно то, что я тебе сейчас скажу… Нет, ты напутаешь, лучше я тебе напишу, а ты с листа прочитаешь.

Сергей достал из бардачка блокнот, невольно прикоснувшись плечом к тугой груди своей соседки, принялся писать.

«Это Агата Фролова? Я Ира из редакционного отдела, скажите, во сколько вы сегодня будете у нас? Вы не могли бы подъехать прямо сейчас, главный хочет, чтобы вы посмотрели новый контракт».

Написал. Перечитал. Подал бумажку дуре.

– Сможешь это повторить?

Та глядела на бумажку, шевеля губами.

– Могу, а что?

– Тогда давай телефон…

Мирский набрал номер Агаты. Со своего звонить глупо, его номер она наизусть знает. Ага, соединилось, он сунул трубку дуре. Та, сбиваясь от волнения, с порога начала заикаться:

– Это я, Инна, то есть Ира с редакции, вы приедете сегодня к нам, надо главные бумаги посмотреть, то есть главный хочет посмотреть, чтобы вы…

Вот тоже, идиот, связался с идиоткой непроходимой!

– Ну что? – нетерпеливо спросил Мирский, когда дура, глупо улыбаясь, отняла телефончик от своего розового ушка.

– Она сказала, что сейчас уезжает в аэропорт, улетает на два дня в Прагу на выходные и поэтому приехать не может, а бумаги заедет посмотреть в понедельник, когда вернется в Москву.

В Прагу на выходные! Вот как. Мирский уныло пялился на окна пятого этажа. Кто-то посигналил сзади. Водитель такси, улыбаясь, жестом просил дать проехать. Мирский завел мотор и немного взял влево.

Желтая «Волга» проехала тридцать метров и остановилась как раз напротив Агашиного парадного. Из машины, не прекращая разговор по мобильному, выбрался какой-то знакомый мужчина.

Ба, да это же Дюрыгин, продюсер Агаши. Вот с кем она в Прагу летит! Все понятно. Мирский снова завел мотор.

– Ну, поедем, – глядя в пустоту, сказал он.

– Куда? – спросила дура, округляя глупые глаза.

– Ко мне домой, – ответил Сережа, – любовь, как говорил Лермонтов, приходит и уходит, а секса хочется всегда…

Вот уже три дня Агаша и Дюрыгин находились в Праге.

– Знаешь, – сказал Агате Дюрыгин, по-хозяйски беря ее за коленку, – я с детства обожал Гашека, его бравого солдата Швейка. И сегодня я тебя поведу по швейковским местам.

Они вышли из машины у Старого моста, по которому когда-то запросто ходили и любимый мамин певец Карел Гот, и Ярослав Гашек – автор любимой книги Дюрыгина, а до Ярослава Гашека по этому мосту ходили знаменитые Ян Гус с Яном Жижкой, Агаша про них читала когда-то в детстве.