– Примеры! – потребовал Михаил Викторович.

Они сидели в просторном офисе главного на одиннадцатом этаже. Отсюда открывался вид на пруд и церковь на берегу пруда.

– Примеры? Вот у машины очень мощный мотор. А мотор – это необходимая составляющая, без которой автомобиль не является автомобилем. И в угоду супермощному мотору можно пожертвовать кузовом, хотя кузов тоже является важной составляющей. И вот, оставив мотор, шасси и колеса, мы получаем гоночный болид. И заметь, без кузова.

– Красиво сказал, но не убедил.

– Руководители фирмы «Декка» в Лондоне сперва тоже не были убеждены, что четверо ребят с гитарами смогут убрать с рынка поп-музыки большие джаз-бэнды – как же, ведь у тех парней из Ливерпуля не было духовой секции, всех этих тромбонов, труб и саксо…

– Сравнил.

– А что?

Главный ехидно усмехался, покачиваясь в любимом кресле-качалке.

– А под кузовом ты Вальберс имел в виду?

– Только ей не говори, а то она обидится.

Михаил Викторович по негласно установившейся демократичной останкинской моде был без пиджака и без галстука. Выглядел отлично: фактурные джинсы, дорогие ботинки и белая рубаха навыпуск, в вороте на сильно загорелой шее блестела золотая цепь. Главный недавно вернулся с островов в Тихом океане, где съемочная группа канала делала молодежную программу с участием звезд спорта и популярной музыки.

– Валера, так и где она, эта твоя новая ведущая, показал бы!

– Да я уверен, что ты ее уже видел.

– Где?

– Да наверняка тебе фотки показывали, я же сессию ее портфолио в нашей студии делал.

– Фотки одно, а натура – это другое, я это еще в школе в старших классах выяснил.

– Рано, рано еще показывать, Миша.

– Ну, как знаешь, Валера, а то бы показал, я бы чего подсказал.

– Боюсь, сглазишь.

Секретарша Оленька, постучавшись для приличия, внесла поднос с кофе и минеральной водой с кубиками льда, стрельнула глазками. Когда она вышла, Дюрыгин решил разрядить обстановку:

– Знаешь, кабы мы с тобой сели бы играть в карты, Миша, как лермонтовские офицеры в первую кавказскую войну, я у тебя Олю выиграл бы непременно или вызвал бы тебя на дуэль и убил возле горы Машук.

– Валера, у тебя же Люда есть, чемпионка Олимпийских игр, между прочим! – захохотал самодовольно главный.

– Кстати, разбилась на машине, в больнице сейчас…

– Да ты что?

– Сам отвозил.

Посидели, помолчали, прихлебывая кофе. Потом главный спросил:

– Валера, а не обидишься, если я шоу Зарайского возьму, не уйдешь от меня?

– Миша, а я теперь уверен, что ты как человек, глядящий в перспективу, возьмешь не шоу Зарайского, а мое, потому что оно не просто лучше, а лучше качественно, – тихо, но уверенно сказал Дюрыгин.

И поставил пустую чашку обратно на поднос.

– Ты говоришь, как раньше коммунисты аргументировали свою правоту, я помню, лозунг висел на гостинице «Украина»: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

– А именно так оно и есть, – спокойно кивнул Дюрыгин. – Мое шоу – это день завтрашний, а шоу Зарайского – это день вчерашний.

– Да ну? – удивился главный.

– А ситуацию помнишь в фильме про Королева «Укрощение огня» с бесподобным Лавровым в главной роли? – быстро заговорил Дюрыгин. – Там Королев уже перед самой госкомиссией готовую ракету, над которой полстраны работало четыре года, предлагает похерить и еще полтора года работать над новой ракетой… Потому что старая ракета, которую только что сделали и приготовили для того, чтобы запустить в серию, она, еще не родясь, уже стала морально устаревшей, а новая, над которой еще предстояло поработать, обещала быть прорывом в будущее!..

– Хорошо живописал, молодец.

– Я старался.

– Но ведь то был Королев…

– А я Дюрыгин, я в своем деле тоже Королев, – сказал Дюрыгин.

– От скромности не умрешь, – хмыкнул Михаил Викторович.

– И не собираюсь от скромности, это не романтично.

– Собираешься умереть возле горы Машук за мою Оленьку.

Посмеялись. Похохотали. На том и разошлись.

Но в голове у Михаила Викторовича что-то отложилось, потому что после ухода Дюрыгина он попросил Олю занести ему портфолио этой новенькой кандидатки в звезды их канала. Звездочки по имени Агаша.

Роза умела сделать мужчину счастливым. У некоторых женщин есть к этому особые таланты.

Матвей Аркадьевич Зарайский имел хорошую квартиру на Малой Бронной.

И как всегда любил повторять, особенно восторженным подвыпившим гостям, когда выходил провожать их на улицу до такси, что никогда и ни за что не променяет своей квартиры ни на какие коттеджи в Жуковке или Барвихе.

– Я же тут выхожу с Дотти на Тверской бульвар, гуляю с ней вдоль театров, когда публика после спектаклей расходится, любуюсь красивой молодежью. А пруды, а наши булгаковские пруды чего стоят!.. Зимой мы с Дотти выходим – я на фигуристок на катке гляжу, и мне приятно.

– А они на тебя глядят, и им тоже приятно, – хохотали веселые гости.

А французская бульдожка Дотти фырчала, покуда те рассаживались – кто в такси, а кто и в свои машины с персональными шоферами.

Матвей Аркадьевич имел на Малой Бронной очень хорошую квартиру.

Трехкомнатную на предпоследнем, седьмом этаже, с огромным холлом и угловой гостиной с эркером, окнами выходящей на пресловутые пруды с зимним катком. А над этой квартирой Зарайскому принадлежала еще и мансарда, куда из холла вела роскошная красного дерева лестница. А там, в мансарде, были еще две спальные комнаты, вторая ванная и студия, где стояли большой бильярд и стол для игры в пинг-понг.

Внизу у Зарайского имелся также кабинет и так называемая курительная, где была собрана коллекция детских железных дорог, которые Матвей Аркадьевич начал собирать, еще учась в школе, когда его дедушка-академик подарил внуку большой набор паровозов и вагончиков немецкой фирмы «Пико».

После неудачного брака Зарайский уже лет шесть как жил один. Только мамочка, Анна Львовна, иногда гостила у него на Малой Бронной, приезжая из своего Переделкино, где после смерти мужа, Аркадия Борисовича, жила с прислугою в старом зимнем доме, помнившем еще посиделки с Корнеем Ивановичем Чуковским, Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко и Булатом Окуджавой.

Хозяйство в квартире на Малой Бронной вела приходящая домработница Клавдия Захаровна – старая москвичка, всю жизнь прожившая в Дегтярном переулке и помнившая даже бомбежки и панику осени сорок первого, когда ей, девочке-пятикласснице, было всего тринадцать лет. Клавдия Захаровна почти всю свою трудовую биографию прослужила у Зарайских и Мотю помнила еще крохотулей-мальчиком. И теперь, когда Клавдии Захаровне было уже под восемьдесят, служить у хозяев ей было тяжеловато. Но мамочка Зарайского, Анна Львовна, не хотела менять прислугу, боялась и не доверяла современным молодым женщинам, а особенно опасалась за нравственность Моти – вдруг соблазнят? Вдруг попадется какая-нибудь? Поэтому Анна Львовна умолила Клавдию Захаровну послужить у них еще годик, а потом еще… Но и одинокая старушка Клавдия Захаровна тоже не хотела отказываться от тройной приплаты к пенсии, которую ей в виде жалованья платил Матвей Аркадьевич. И, кряхтя, несла свой крест, пылесосила, стирала в дьявольской стиральной машине, поминая золотые времена, когда были прачечные, готовила обеды с классическими московскими борщами и Пожарскими котлетами, драила семейное столовое серебро и даже с железнодорожных моделек в курительной – и с тех пыль вытирала, хоть и ругался молодой хозяин, умоляя ничего не трогать.

Только вот на верхний проклятый этаж в мансарду по крутой лестнице все труднее было теперь подниматься, но Матвей Аркадьевич и этот вопрос решил, поднанял «молодку» пятидесяти пяти лет, по рекомендации Клавдии Захаровны, разумеется. Та и в мансарде теперь прибиралась, и за продуктами теперь летала – в «Елисеевский» и в «Филиппова». Старая москвичка Клавдия Захаровна мясо для борща и для котлет всю свою жизнь брала только «у Елисеева на Горького». Новое название главной улицы столицы как-то не приживалось у нее на языке.