Пожалуй, лучше всего оценил события тех дней сам Аун Сам.

Выступая на одном из собраний в 1945 году, он так рассказывал о колебаниях и решениях партии и своих:

«Итак, все ответственные лидеры партии, к которой я принадлежал, были арестованы, лидеры, которые представляли собой действительные антифашистские силы в стране. Мы вели всю левую антифашистскую пропаганду, которая была в наших силах, мы старались вызвать сочувствие бирманского народа к борьбе за демократию и против фашизма, которую вели народы Испании и Китая. Нo в то время английский империализм, как вы все хорошо знаете, явно или тайно был на стороне фашизма. Меня самого должны были арестовать. Но я перешел в подполье. В то время почти случайно получилось так, что мы были информированы доктором Ба Mo и доктором Тейн Мауном, которые входили с нами в «Блок свободы», что мы можем, если хотим, получить помощь от Японии. Мы обсуждали вопрос, принять ли нам японскую помощь. Тогда многие из нас чувствовали, что для успеха нашего дела необходима хотя бы международная пропаганда, а если удастся получить помощь извне — тем лучше. Все мы сходились на том, что получить такую помощь, оставаясь в Бирме, было невозможно. Кому-то из нас надо было отправиться в Китай, Сиам или Японию с этой целью. Мы выбрали Китай… Лично я считал, что международная пропаганда и помощь нашему делу были необходимы, однако основная работа должна была вестись в самой Бирме и выражаться в мобилизации масс на общенациональную борьбу… Я должен признаться, что мой план не был достаточно продуман. В плане «массовых действий» я предполагал предупредить японское вторжение, установить независимое государство и провести переговоры с Японией, прежде чем она попытается вторгнуться в Бирму. И только в случае, если бы мы не смогли остановить японцев в их вторжении в Бирму, должны мы были бы готовиться к борьбе против них.

Для меня этот план казался великолепным, но большинство моих товарищем с ним не согласились ввиду того, что наше мелкобуржуазное происхождение заставляло кое-кого из нас долго колебаться, прежде чем пойти на решительные действия, несмотря на то, что в мыслях и на словах мы были очень смелыми. Кроме того, пугала долгая и трудная работа по воспитанию масс. Нам не хватало веры в созидательные силы масс, хотя, разумеется, в то время мы этого не сознавали… Так что мы решили, что кто-нибудь из нас отправится за границу. А так как и оставался единственным из руководителей партии на свободе, меня и выбрали для этой миссии… Мои товарищи полагали, что в случае вторжения японцев в Бирму начнутся бои между ними и англичанами на границе и тогда у нас появятся шансы начать успешное восстание и добиться независимости… И хотя я не был полностью убежден в правильности таких предположений, в то время я допускал мысль, что мои товарищи могут быть правы. Сейчас, конечно, очень легко поднять на смех подобные расчеты, после того, чему нас научили последние годы. Но в то время не только мы, но и англичане и, возможно, люди в других странах мира недооценивали японцев и переоценивали силы англичан.

Но главное, как я уже сказал, — наше мелкобуржуазное происхождение подсознательно влияло на ход наших рассуждений. Нам хотелось действовать наверняка, мы не хотели идти на риск. Так и случилось, что мы приветствовали японское вторжение в Бирму, но случилось это не в силу наших профашистских наклонностей, а ввиду наивных ошибок и мелкобуржуазной опасливости».

Как ясно из этих слов, Аун Сан не намерен выгораживать себя.

Ряд причин — о них уже говорилось здесь — привел к тому, что антифашист и патриот Аун Сан, борясь за независимость своей страны, желая установить в ней справедливую республику трудящихся, борец за самые светлые идеалы человечества, оказался в лагере врагов людей, в лагере фашистов. Это была тяжелая ошибка, ошибка, стоившая жизни многим из борцов за свободу Бирмы, ошибка, которую так и не удалось полностью исправить, ошибка, проложившая глубокую, неизгладимую трещину между Аун Саном и бирманскими коммунистами, единственной силой в стране, не согласившейся пойти на сотрудничество с японцами.

Но не нам осуждать Аун Сана. Одно только стоит сказать, прежде чем продолжать рассказ.

Аун Сан стал вождем бирманского народа и был им именно потому, что выражал мысли и настроения его передовой части, разделяя и ее колебания. Сотрудничество с японцами не было идеей Аун Сана. Больше того, лично он еще противостоял этому сотрудничеству, когда многие из его товарищей уже пошли на него. А когда связал свою судьбу с японцами, сделал это не из личной выгоды, не из корыстных или честолюбивых побуждений, а потому, что считал: это единственный оставшийся для бирманского освободительного движения путь.

И если можно говорить об искуплении этой ошибки, то вся дальнейшая жизнь Аун Сана — пример этому.

Японские агенты подвезли такинов на машине к самому самолету. Машина стояла на поле, пока не закрылась дверь самолета, и только когда самолет вырулил на взлетную полосу, Аун Сан увидел в окно, что она развернулась и, поднимая струйку желтой пыли, умчалась к воротам.

— В Иокогаме пересядете на токийский поезд. Билеты у вас есть, и в Токио встретите полковника Судзуки. Он будет ждать вас на вокзале, — сказал на прощание представитель Кемпетаи.

Путешествие прошло благополучно, если не считать маленького инцидента на иокогамском аэродроме, где такинов опять задержали. Но Аун Сан сказал, что они едут в Токио к полковнику Судзуки, и дал полицейским телефон полковника. Тe проверили, и после короткого разговора угрожающий тон допроса резко изменился. Один из полицейских проводил такинов до поезда и сказал улыбнувшись:

— Мы уж решили, что вы грязные корейцы.

В Токио такинов ожидал сюрприз. Их встретил старый знакомый, секретарь общества Японо-Бирманской дружбы господин Минами. Был он в военной форме и представился полковником Кеджи Судзуки.

А в остальном Минами не изменился. Больше того, военная форма шла ему куда больше, чем штатский костюм или бирманские лоунджи, в которых был Минами, когда Аун Сан беседовал с ним в Рангуне меньше чем полгода назад.

Сначала Судзуки поместил такинов в гостиницу, потом перевез к себе домой. Японцы хотели произвести наилучшее впечатление на такинов и в то же время не выпускать их ни на минуту из-под наблюдения.

Судзуки не докладывал командованию, что настроение такинов оставляет желать лучшего. Аун Сан не хочет идти на сближение и откровенно признается, что собирался связаться с китайскими коммунистами или пробраться в коммунистическую Россию. Судзуки не докладывал всего начальству, потому что боялся провала своего плана сотрудничества с «Блоком свободы» и с такинами. Он понимал, что ставка на такинов единственно правильна для Японии. Генштаб же продолжал лелеять надежду на связь с У Со. Но У Со получил от англичан пост премьера колонии и моментально забыл о недавней дружбе с японцами.

Впоследствии Аун Сан признавался, что Япония и японцы на первых порах ему понравились. Такинов вежливо и дружелюбно встречали, давали в их честь завтраки и обеды. Такины ездили в деревню, разговаривали с крестьянами, побывали на заводе, и трудолюбие японцев, их гостеприимство, высокая техника и умение работать — все произвело на них впечатление.

Но параллельно с этим с каждым днем такины все больше понимали, что существует и другая Япония — милитаристское, фашистское государство, черты которого проявлялись все сильнее, все больше заслоняя собой традиционную Японию чайных домиков и изящных пагод. Да и некоторые черты тогдашней Японии, не связанные непосредственно с милитаризмом, претили бирманским революционерам.

Было это на третий день после приезда в Токио. Такины устроились в гостинице, и к ним с визитом пожаловал Судзуки.

— Все ли в порядке? Всем ли довольны гости?

— Все в порядке.

— Теперь осталось только… — Полковник нажал кнопку звонка.

Вошла молоденькая горничная. Судзуки задал ей какой-то вопрос. Девушка ответила, низко поклонившись.