У такинов оставалось двести с небольшим рупий. И все.
Три месяца они прожили в маленькой комнате на втором этаже грязной и шумной гостиницы. Четыре рупии в день за жилье, по рупии на душу на обед и завтрак. Наверно, такины и не продержались бы эти три месяца, если бы Хла Мьяин не нашел бы уроков. Он учил по утрам английскому языку детей одного торговца. Но все равно к концу третьего месяца такины задолжали в гостинице больше сотни.
Выбраться на север не удавалось.
Несколько писем на конспиративный адрес в Бирме остались без ответа. Потом пришло письмо. Аресты продолжаются, денег у партии нет ни пья, посланцам следует рассчитывать только на собственные силы. Как только будут налажены контакты — сообщат.
Аун Сан просиживал дни в комнате. Так же молчал, так же мучился от собственного бессилия, читал запоем, потом срывался с места, уходил в город и, рискуя попасться снова в полицию, бродил по тесным чужим улицам, забирался в книжные лавки, в миссионерскую библиотеку и везде вглядывался в лица, искал, надеялся на случайность: вдруг какое-нибудь седьмое или девятое чувство подскажет, что этот встречный — друг, который знает, как найти нужных людей.
В октябре Такин Мья получил письмо Аун Сана. Письмо пришло на резервный рангунский адрес, и уже по знакомому почерку на конверте он понял, от кого оно. Почерк Аун Сана был знаком и полицейским, и Мья про себя выругал Аун Сана за нарушение конспирации. Письмо было злым и отчаянным. Больше, писал Аун Сан, сидеть на этом проклятом острове нет никакого смысла, да и сил нет. Деньги кончились, связи не найдены, пользы движению от пребывания такинов в Китае никакой. Если можно набрать несколько сотен рупий, такины рискнут пробраться на рыбачьей лодке на континент, а там от деревни к деревне постараются пройти на север. Тем более что сидеть дальше на острове становится опасным. Неизвестные люди уже несколько раз наведывались в гостиницу и наводили справки о том, кто эти два китайца, не знающие китайского языка.
План пробираться на север собственными силами был отвергнут на собрании такинов в Рангуне. Он явно был невыполним. И в ответном письме вместе с двумя сотнями рупий содержалось решение подпольного ЦК оставаться на месте и ждать результатов переговоров такинов в Рангуне с нужными людьми. В письме не говорилось, что под нужными людьми подразумевались японские агенты, которые к тому времени уже тоже искали Аун Сана. Точка зрения полковника Судзуки (Минами) победила. Недаром тот вернулся в Токио и имел несколько долгих бесед в главном штабе, в результате которых, правда со множеством оговорок, решено было использовать такинов в предстоящей кампании. Это решение никак не ликвидировало твердой уверенности японского правительства, что такинам доверять нельзя и необходимо будет любыми способами обезвредить их немедленно после победы над англичанами.
Так или иначе через несколько дней на совместном заседании такинов и НРП было принято окончательное решение — Аун Сану встретиться с японцами.
Японские агенты получили адрес Аун Сана, его фотографию и короткую записку, подписанную членами ЦК партии.
Аун Сану же полетело новое письмо с заданием приготовиться к встрече с представителем японской разведки. Письмо дойти до него не успело. О том, что Аун Сан в Китае, японские агенты уже знали в течение некоторого времени, но думали сначала, что он в Амое, как и предполагалось на первых порах, и переворошили понапрасну весь город. Потом человек, близкий к руководству такинов, сообщил им об изменении планов, и Аун Сана нашли за день до того, как пришло письмо из Рангуна. Вернее, Аун Сан все-таки получил его, но не в гостинице, а сидя в камере японской разведки — Кемпетаи.
Взяли такинов утром, Хла Мьяин только что вернулся с уроков и, незаметно войдя в комнату, увидел странную картину. Аун Сан стоял у окна и, засучив рукав рубашки, медленно сгибал руку, показывая кому-то на улице свои мышцы. Хла Мьяин подошел на цыпочках к окну и увидел там смеющуюся девушку китаянку. Она жила напротив, и молодые такины давно переглядывались с ней из окна. Только заговорить им ни разу не удалось — языка не знали. Увидев рядом с Аун Саном Хла Мьяина, девушка помахала им рукой и убежала.
— Ну что ты наделал? — возмутился генеральный секретарь партии. — Только-только мы с ней достигли взаимопонимания…
— Давно я не видел тебя таким веселым.
— Чувствую, что все это сидение скоро кончится. Не сегодня-завтра получим письмо. Не может быть, чтобы наши до сих пор не связались с товарищами. И кроме того, я принял все-таки решение. Если еще два дня письма не будет, уходим к северу на лодке. Не найдем коммунистов, доберемся до Советского Союза. Согласен?
— Я всегда с тобой, Ко Аун Сан.
И в этот момент в дверь осторожно постучали.
— Наверно, опять хозяйка. У тебя есть чем платить?
Аун Сан открыл дверь. Там стояли три человека. Один из них был в хорошем костюме, толстых очках. Двое — японские полицейские.
— Лучше всего не поднимать шума, — сказал по-английски штатский. — Соберите веши и следуйте за нами.
В Кемпетаи, о котором ходило много страшных легенд, — и самое страшное в этих легендах было то, что они оказывались правдой, — тем же вечером такинов допросили. Аун Сан начал повторять версию о безработных филиппинцах, но тут же офицер, который вел допрос, кинул несколько фраз на непонятном им языке.
— Не понимаю, — сказал Аун Сан.
— Этого и следовало ожидать. Вас, очевидно, не устраивает лусонский диалект. Ну хватит. Давайте говорить откровенно. Я знаю, кто вы такие. Вы бирманцы, Такин Аун. Сан и Такин Хла Мьяин. Я не ошибся?
Такины молчали.
— Ну вот, видите, не ошибся. Именно вы нам нужны. И не думайте, что мы вас собираемся пытать, сажать в тюрьму. Вам придется поехать в Японию. Но сначала расскажите мне, пожалуйста, с кем из местных коммунистов вы встречались, с кем договаривались о поездке в Россию?
— Мы здесь не видели ни одного коммуниста.
— Не надо так. Мы знаем больше, чем вы полагаете. Итак, имена.
— Мы не знаем никаких имен.
— Ну хорошо, тогда к кому у вас были письма? Вот, например, письмо от «индийских товарищей», которое мы нашли, случайно заглянув в ваш чемодан. Кому вы должны были передать ого?
Японский офицер еще не знал Аун Сана, не знал, что таким образом от него ровным счетом ничего не добьешься. Аун Сан посмотрел в окно. Оно выходило в глухой двор, и видно было, как в окне напротип молоденькая девушка, похожая на соседку китаянку, печатала на машинке.
— Ну? Вы не хотите отвечать? Хорошо. Ваш товарищ, надеюсь, будет более разговорчивым. Так что встретимся завтра и поговорим по-другому. Можете идти.
Аун Сан не сомневался в Хла Мьяине. Но мучила злость. Просидеть три месяца в грязной гостинице, чтобы кончить потом жизнь на двадцать шестом году в японской охранке, так ничего и не сделав для Бирмы. Ничего обиднее и не придумаешь.
Но когда Аун Сан снова вошел в ту же комнату на следующее утро, там вместо вчерашнего офицера сидел другой японец.
— Не бойтесь, — сказал он, — допрашивать с пристрастием вас никто не собирается. Садитесь. Мне хочется поговорить с вами совсем о другом.
— Я и не боюсь, — буркнул Аун Сан.
— Вот и замечательно. Первым делом разрешите передать вам приветы от ваших друзей Такина Хла Пе, Такина Тун Ока, Такина Мья. Вы их еще не забыли? Нет, нет, я не собираюсь вас провоцировать. У меня есть письмо от них, и оно многое объяснит.
Японец подвинул через стол листок бумаги. Буквы были круглыми, бирманскими.
Аун Сан взял листок. Письмо было от ЦК партии. В нем сообщалось, что с японцами достигнута договоренность о том, что они проведут переговоры о формах и методах сотрудничества с такинами через генерального секретаря партии Аун Сана, которому предоставляются для этого все необходимые полномочия.
Письмо было подлинным. В конце его стоял условный знак — одна из букв была написана не совсем правильно.
— У меня есть к вам личные письма. Но я передам их позже. Сейчас важнее всего договориться о том, как легче всего будет вам пробраться в Японию. Нам не хотелось бы поднимать вокруг этого большого шума. В Японии вас встретят старые знакомые и позаботятся о том, чтобы все было в порядке.
