Только в одном пункте все согласились с Владимиром Ильичем: в его редакции приняли первый параграф устава партии и одобрили принципы демократического централизма.

Но и это не принесло ленинцам желанной победы. Стали формировать Центральный Комитет РСДРП: семь меньшевиков, три большевика. А в редакцию газеты «Социал-демократ» большевиков не допустили. И Владимир Ильич немедленно дал понять своим товарищам, что съезд не выполнил главных задач и его решения не отвечают коренным интересам революционного пролетариата. «Лудильщики умывальников» — так называл Ленин меньшевистских краснобаев — добились пирровой победы. И вместе с Пирром они могли бы сказать: «Еще одна такая победа — и мы останемся без войска!..»

Разошлись без видимой неприязни и включили в состав РСДРП национальные социал-демократические организации (кроме еврейского «Бунда»). Но большевики не сдали своих идейных позиций. И Владимир Ильич заявил, что большевики будут бороться против тех решений, которые они считают ошибочными. Но до раскола они дело не доведут. «Свобода обсуждения, единство действий» — вот чего должны добиваться большевики.

Но очень скоро выяснилось, что меньшевики не желают считаться с решениями съезда и каждым своим политическим актом толкают партию вправо. И открыто пропагандируют оппортунизм со страниц печати…

Арсений вернулся в Шую, когда подступила ранняя, дружная весна: молочная кипень черемухи в палисадниках, звонкий щебет веселых ласточек под каждым карнизом.

Бывают же такие совпадения! Точно 6 мая, как и год назад, когда была первая встреча с Отцом и с Химиком, сошел он на шуйский перрон. Только теперь это был не студент с фамильной корзиной из Пишпека, одетый по-зимнему, а преуспевающий по виду господин — в касторовом котелке, драповом пальто, с каштановыми усиками на выбритом лице. И с фибровым чемоданом. А на верхней его крышке — торговый знак фирмы «Зингер»: два золотокрылых льва мордой к морде.

Павел Гусев ждал его. Но увидал — и ахнул:

— Ых ты! Европа, мать честная!

— Не дури, Павел: переодеться — одна минута. Спрячь чемодан надежно: там и московские издания и питерские. И объявляй собрание: дел у нас невпроворот!.. Как вы тут?

— Пока держимся! Полиция не злобствует, всех без разбору не берет. Но про тебя спрашивала не раз.

— Вот и не теряй времени, дорог каждый час!..

Настроение было бодрое. И хоть съезд принял половинчатые решения, но в Стокгольме прошел Арсений большую школу, и кругозор его стал шире. А главное, не надо было в корне менять тактику и формы борьбы — шуйские большевики стояли на верной позиции. Новым было — профессиональные союзы и предстоящая возможность послать своего депутата в Государственную думу, поскольку бойкот ее прекращался. Все остальное надо было продолжать в старом ключе — вовлекать передовых рабочих в партию, развертывать кружки, укреплять боевую дружину и теснее держать связь с деревней.

После первых же отчетных докладов в Иваново-Вознесенске и в Шуе к исправнику Лаврову полетели доносы: снова появился Арсений, побывал он за границей на съезде, привез инструкции от Ленина.

Слежка усилилась. Ловили его в Шуе, а он выступал в Кохме. Кидались в Кохму, он был в Родниках. Там искали, а он уже уезжал из Кинешмы. Но круг помалу замыкался. У дома Закорюкиных денно и нощно прохаживались городовые, квартиру пришлось сменить.

Рискуя потерять работу и оказаться за тюремной решеткой, шуйские рабочие помогали ему всячески, а в минуты опасности готовы были пролить свою кровь, чтобы защитить вожака. Такой всенародной любви они еще не выказывали никому!

Комитетчики предложили ему уехать в Иваново-Вознесенск.

Но он медлил. В Москве сказали ему, что вскоре приедет в Иваново Ольга Афанасьевна Варенцова, по кличке Екатерина Николаевна. И он непременно хотел дождаться ее. План был простой: передать эстафету и на какой-то срок скрыться.

Ольга приехала в разгар лета — под петров день. Они наговорились вволю, и Арсений мог начать сборы: у большевиков «Ситцевого края» появился отличный руководитель — из старшего поколения ленинской гвардии.

Варенцова была в два раза старше Арсения — ей шел сорок пятый год. От долгой подвижнической жизни нелегала была она изнурена и привыкла жить так скромно и одеваться так просто, что ничем не выделялась в массе работниц. Только в больших глазах слишком ярко и смело лучились воля и мысль.

Тут ее знали с давних пор, когда трехлетний Миша Фрунзе носился босиком по пишпекским пустырям за фалангами и скорпионами. Она и родилась здесь — в семье разбогатевших крестьян-ткачей, религиозных до фанатизма, давших обет богу постричь ее в монахини. Она бы и пропала в монастыре, но выручил дед Дементий: вовремя просветил девочку. Ольга не раз вспоминала, что дед был ее воспитателем, «приучившим меня делить общество на угнетенных и угнетателей». С его помощью вырвалась она во Владимирскую гимназию, а потом уехала в Москву на Высшие женские курсы.

И начался тернистый и радостный путь революционера: «Народная воля» и одиночная камера в шуйской тюрьме; забастовка ивановских ткачей в 1895 году, тайная встреча с Лениным в Уфе, «Искра».

Затем стояла у истоков «Северного рабочего союза» в Ярославле и была членом его Центрального комитета. Провокатор Меньшиков помог ей оказаться в Бутырской тюрьме: дал он ей весьма лестную характеристику: «…заядлая социал-демократка искровского толка. Много работала в Иваново-Вознесенске, жила в Уфе… Переселилась в Ярославль, и, вступив в местный социал-демократический комитет, она являлась агентом «Северного союза», участвуя на съездах деятелей оного, а равно в выработке Программы и Устава его… Лично ведет постоянную пропаганду среди рабочих… Занималась сама гектографированием и разбрасыванием преступных воззваний…»

После Бутырки — воля, работа об руку с Николаем Бауманом, затем в осеннем Питере 1905 года — большевистская «военка»: вместе с Емельяном Ярославским и Розалией Землячкой руководила Варенцова военной организацией большевиков.

— Я под «оптическим прицелом», — сказал Арсений, прощаясь с Ольгой. — Через неделю скроюсь: поживу у брата и полечусь немного. Но перед отъездом хочу хлопнуть дверью: у нас в Шуе первое открытое собрание профсоюза, и я сделаю на нем доклад…

Странная сложилась ситуация летом 1906 года, когда рабочее движение после ноябрьского разгула «черной сотни» оживилось вновь. Можно было открыто созвать рабочих по делам профсоюза; можно было зачитать и обсудить «Устав профессионального союза рабочих текстильного, пряде-ситцепечатного и ткацкого производства в Шуе», написанный Арсением. И подчеркнуть притом, что основной задачей профсоюза признается борьба за улучшение материального и правового положения рабочих. Но нельзя было Арсению показываться на трибуне. Он был обложен со всех сторон. И все же рискнул.

Собрание открылось в большом зале гостиницы «Лондон». Народу — битком. В первом ряду — исправник Лавров, кое-кто из хозяев, местная интеллигенция.

Председатель собрания постучал карандашом по звонку и предоставил слово «прибывшему из Москвы гражданину Санину». Тема его доклада «Профессиональное движение».

Даже бывалые люди ахнули: на трибуну поднялся Арсений, о котором исправник Лавров думал неустанно!

Арсений говорил полтора часа: о том, как важно объединить рабочих в профсоюз и как с его помощью бороться за улучшение условий труда и быта. Крамольных слов не было, и исправник слушал спокойно. Когда же докладчик стал рассказывать о политической обстановке в стране — о роспуске царем Первой Государственной думы, которая по совету большевиков вдруг начала прислушиваться к голосу крестьян, о конфискации земли у лендлордов; о восстании матросов в Свеаборге и Кронштадте, которое вновь выдвигает перед рабочим классом вопрос о вооруженном восстании в масштабах страны, — Лавров с двумя городовыми ринулся к трибуне.

Но началась такая свалка, которая и не снилась исправнику. Дружинники сбили его с ног, оградили кольцом Арсения и помогли ему скрыться.