Делегаты с утра до вечера заседали в Народном доме — опрятном шестиэтажном здании, с квадратными и полукруглыми окнами, с балконами и готическими башенками, с тремя огромными нишами у парадных дверей, с большим залом и множеством кабинетов; после работы сюда приходили шведские металлисты и судостроители — спорить, петь, танцевать. И на каждой вешалке выставляли десятки и сотни котелков. Арсений не ошибся, выбирая себе головной убор!
И на пароходе и в кулуарах съезда нашел он знакомых людей и перекидывался словом то с Сергеем Гусевым и Емельяном Ярославским, то с Зиновием Литвиным-Седым и с Иваном Скворцовым-Степановым.
Видел он в деле товарищей из близкого окружения Ленина. То были люди большого революционного размаха: теоретики и практики, диспутанты, докладчики и советчики. Но и среди них выделялись Анатолий Луначарский, Леонид Красин, Вацлав Воровский.
Подружился Арсений с луганским слесарем: он значился Володиным. Десять дней провели душа в душу: и на съезде сидели рядом, и по всем вопросам дружно поддерживали Ленина, и по его совету посылали запросы меньшевикам, подавали реплики; и за стенами Народного дома — в опере, в музеях, в пивном баре — не разлучались. Но конспирация была превыше всего. И только в 1920 году узнал Фрунзе, что его стокгольмского друга зовут Климом Ворошиловым.
К Арсеньеву и Володину часто присоединялись другие молодые делегаты-рабочие: Никаноров (М. И. Калинин), Артамонов (Ф. А. Сергеев-Артем). Неразлучен с ними был Ретортин (А. С. Бубнов).
Они и по городу ходили тесной кучкой, и Арсений был их толмачом, когда приходилось изъясняться по-немецки. И в кулуарах съезда держались рядом. Это и бросилось в глаза Ленину.
«Однажды Владимир Ильич подошел к нам, — записал в своих воспоминаниях К. Ворошилов, — и сказал:
— Я вас давно приметил — вы так все время своей кучкой, одной компанией и держитесь. Это хорошо. Была у нас «Могучая кучка» композиторов — Римский-Корсаков, Балакирев, Бородин, Мусоргский и другие. Они сказали свое новое слово в искусстве. А рабочий класс — это уже могучая организация. И нам предстоит, дорогие товарищи, не только сказать новое слово в революционной борьбе, но и покончить со старым миром угнетения и насилия, построить новую, замечательную жизнь.
Прохаживаясь вместе с нами, Владимир Ильич стал расспрашивать нас о некоторых конкретных вопросах организации забастовочной борьбы, боевых дружин, настроениях рабочих, привлечении молодежи к участию в революционном движении. У меня он два или три раза выяснял подробности горловского восстания.
Мы удивились тому, как хорошо информирован В. И. Ленин о положении дел в той или иной партийной организации, представителями которых мы являлись. Он знал ход стачки иваново-вознесенских текстильщиков, начавшейся 12 мая 1905 года и продолжавшейся 72 дня, знал о зверском убийстве черносотенцами замечательных революционеров-большевиков Ф. А. Афанасьева и О. М. Генкиной в октябре 1905 года, о вооруженном восстании в Харькове, о депутатском собрании рабочих в Луганске и первом в России городском Совете рабочих депутатов в Иваново-Вознесенске. Знал он и о том, что М. В. Фрунзе во главе шуйских рабочих участвовал в московском Декабрьском вооруженном восстании, сражался на баррикадах на Пресне. Отозвавшись однажды с похвалой о рабочей солидарности, Владимир Ильич вдруг остановился и, повернувшись к М. В. Фрунзе, спросил его:
— Давно хотел узнать у вас, товарищ Арсений, как это вам удалось в разгар забастовки создать рабочий университет на реке Талке? Что же вы там изучали?..
— Рабочий университет — это очень громко сказано, Владимир Ильич, — сказал Арсений. — Просто время было горячее, но не хватало агитаторов, вот мы и решили подготовить их сами. В нашем Совете рабочих депутатов были представители со всех фабрик и заводов, и мы договорились с ними, что в дни заседаний Совета после обсуждения текущих дел будем проводить учебные занятия. Так на берегу реки Талки, где обычно собирался Совет, мы стали изучать с рабочими марксизм, задачи рабочего движения и другие дисциплины. В этой своеобразной партийной школе мы подготовили около двухсот агитаторов, и это очень помогло нам в оживлении работы в массах. Какой же это университет? — добавил он, улыбаясь.
Но Владимир Ильич отнесся к этому опыту очень серьезно Он долго расспрашивал Фрунзе, какие работы Маркса и Энгельса удалось изучить, были ли на занятиях споры, о чем спорили, принимали ли участие в работе школы женщины, молодежь. Затем сказал:
— Без научных знаний, и особенно без знания революционной теории, нельзя уверенно двигаться вперед. Если мы сумеем вооружить основную массу рабочих пониманием задач революции, мы победим наверняка, в кратчайшие исторические сроки и притом с наименьшими потерями.
Прощаясь с нами, он еще раз вернулся к этому вопросу и, как бы подзадоривая нас, Артема, Калинина и меня, весело заявил:
— А ведь совсем неплохой пример показали нам иванововознесенцы. Не так ли, товарищ Арсений? — И как-то особенно тепло и сердечно посмотрел при этом на М. В. Фрунзе. — Подумайте об этом».
Владимир Ильич не раз встречался с Арсением и наедине: ему импонировал этот самый молодой делегат съезда с большим боевым опытом. Шел у них разговор о Пресненском восстании и об Иваново-Вознесенске.
Арсений считал, что у большевиков мало было военных знаний. А баррикадные бои себя не оправдали. Мало того, что громоздкие сооружения на улицах и перекрестках затрудняли маневрирование боевиков, они как бы «привязывали» их именно к этим местам, лишая возможности наносить удары по врагу в любом квартале.
— Но это, так сказать, моральная, психологическая концепция боевых действий. И она вытекала из неограниченной веры в оборону. А надо было наступать!.. А уж если говорить в полный голос, надо дать оценку и линиям фортификации: баррикады легко простреливались винтовочными пулями, а первый же снаряд разносил их в щепки… Я говорю с вами по большому счету: трагедия на Пресне в том, что у нас не было своего «офицерского корпуса», о котором справедливо писал Энгельс в «Анти-Дюринге». Правда, в Иванове и в Шуе наблюдался большой наплыв в боевую дружину. Но недостаток оружия вязал нас по рукам, и приходилось отбирать самых достойных. На Пресне у рабочих отрядов боевого энтузиазма было мало. И стреляли они хуже наших ребят.
Владимиру Ильичу импонировала такая прямота Арсения: ошибки надо признавать даже с болью в сердце. Но его интересовал и другой момент: как ивановцам удалось сохранить кадры в дни разгула «черной сотни», особенно после страшной гибели Отца и Оли Генкиной.
— Это трудно объяснить. Но поразмыслить можно. У нас меньшевики и эсеры были связаны по рукам, и никто не верил их болтовне. Все были заняты делом. Видимо, летняя стачка так сплотила всех, что мы стали одной семьей. Не подумайте, что я хвастаю: у нас большевиками были полные семьи рабочих — жены, и старики, и подростки. Мы считали партийцев не по именам, а по домам! Листовки, к примеру, разносили у нас не гимназисты или курсистки, а молодицы, или старики со старухами, и — дети. А мы днем отсиживались, как медведь в берлоге, и всю партийную работу вели по ночам. Конечно, иногда и попадались, но пока все сходило с рук. Моя студенческая тужурка четвертый месяц висит в Ивановском полицейском управлении: ее арестовали вместо меня, когда я не пошел ночевать на старую квартиру…
Арсений был доволен вниманием Ленина и добрым отношением товарищей.
Но съезд ему не понравился: меньшевики давили численностью и срывали все важнейшие предложения большевиков. Ленинскую позицию подпирали поляки: Ф. Дзержинский, Я. Ганецкий, А. Барский. И латыш Я. Озол. Но счет был неумолим: пятьдесят ленинцев, шестьдесят два меньшевика. И они задавали тон с правого крыла партии, выдвигая на авансцену то Плеханова, то Мартынова. Ленин со своими блестящими помощниками обнаружил величайшее мастерство диалектика. И даже самые матерые его противники умолкали и слушали затаив дыхание. Но ни по одному вопросу — о вооруженном восстании, о национализации земли, об отношении к Государственной думе — резолюции большевиков не получили единодушного признания. Съезд явно тянул вправо. Перед Лениным стояла альтернатива: либо разрыв с меньшевиками, либо временное признание решений съезда. Он избрал второе.
