Гризек что-то пробурчал себе под нос, но, даже если бы я расслышал слова, всё равно ничего бы не понял, ибо ворчал он на своём родном языке. Наверное, что-то типа: «Да чтобы дьявол забрал его, ублюдка, чтобы в аду черти развели персонально для него самый большой костёр». Я с удовольствием простил бы его латышский, но меня никто не просил об этом.
— Девушку звали Марисоль. Конечно, имя совсем не латышское, но это не важно. Её отец много раз с проклятиями рассказывал ей о «подвигах» Кукарова. Она и сейчас помчалась бы к нему за советом, но папочка уехал обратно в Оукмонт, Пенсильвания. Тогда она обратилась к тёте с дядей, которые жили в Нью-Йорке, и после семейного совета все решили, что ей следует заполучить снимки преступника.
Но как? Она была в офисе у своего любовника только раз, и то по его приглашению. Сама себя пригласить Марисоль не могла, так же как не могла и рассчитывать, что он вскоре пригласит её снова. Пока она была вне подозрения — ведь Мейпс сам поставил книгу на место, прежде чем проводить её до двери… Но если бы она пришла к нему вновь, а книга пропала потом… В результате её двоюродный брат Карлис, художник, нашёл выход из положения. Он назначил встречу с Мейпсом в его офисе, пришёл на двадцать минут раньше, надев по этому случаю свой единственный выходной костюм для свадеб и похорон, а когда секретарша вышла из кабинета, снял с полки второй том «Принципов органической химии» и сунул в портфель. Может, следовало бы вырвать четыре страницы с фотографиями Кукарова, но, наверное, у него не было времени.
— Да я того урода в жизни не видел, — сказал Карлис. — Откуда я знал, какие фотки выдирать? Там их было полным-полно.
— Но вы показали книгу сестре, и она идентифицировала фотографии мужчины, которого Мейпс называл Кукаровым.
Карлис кивнул.
— Ну а после того, как дело было сделано, почему вы не вернули книгу на место?
— Что? Я? Когда я в первый раз пришёл к нему на приём, мне нужно было придумать причину, но в голову ничего не приходило. Так что я сел перед ним и сказал: «Взгляните на меня, док. Что вы думаете?» И что же он ответил мне? Что нос у меня свёрнут на сторону, уши торчат, но это мелкие, легко устранимые недостатки. До того дня мне казалось, что у меня с внешностью всё в порядке — от зеркала отвернуться не тянуло. А теперь что? Ложиться под нож? Эй, док, знаешь что? А пошёл ты…
— Нос у вас действительно свергнут набок, а уши торчат, — заметил Мейпс. — Но заметьте, я никогда не приглашал вас к себе в офис.
— Да, так что с книгой? — перебил я их. — Украв у Мейпса «Принципы органической химии», вы после этого забрали книгу домой и показали отцу, верно?
— Ну и что с того?
— А он показал её человеку, который проживал в Нью-Йорке под именем Роговин, хотя сам себя называл Арнольд Лайл. Правда, я не знаю, как звали Лайла на самом деле и в какой афере он и его жена были замешаны в то время.
— Сложно сказать, — проворчал Рэй. — Он был мужик неразборчивый, брался за любое дело. Когда подворачивался случай, готов был ухватиться за него, даже если хвататься приходилось за ручку двери чужой квартиры.
— Лайлы снимали квартиру в Мюррей-Хилл, — продолжал я. — Но чем бы они в то время ни занимались, время для Кукарова сразу же нашлось. Всё-таки Лайл был тоже латышом и, как и все, хотел, чтобы Чёрный бич получил наконец по заслугам. Однако, поразмыслив, эти практичные господа решили, что могут попутно заработать на этом деле. Не на Кукарове, нет, а на некоторых других господах, чьи портреты также украшали галерею Мейпса.
И вот Лайл пустил слух, который немедленно дошёл до неких заинтересованных сторон, и завертелось… Мне кажется, мистер Блински, вы были одной из этих заинтересованных сторон. — Я посмотрел на него, а он посмотрел мне в глаза, и под его взглядом я сжался, съёжился в прямом смысле этого слова — таким неприятным был его взгляд.
Если мне когда-нибудь придётся писать пьесу под названием «Чёрный Бич из Риги», я непременно отведу Блински главную роль. С чёрными волосами и чёрной бородой, в чёрных брюках и свитере и с этим пронзительным, беспощадным взглядом, он по всем статьям подходил под прозвище Чёрный Бич. Я хотел напомнить ему, что он не ответил на мой вопрос, но только тут понял, что не задавал вопроса, и решил вернуться к изложению событий.
— Марисоль сыграла свою роль, — продолжил я. — Однако у девушки наступил момент раскаяния. Конечно, она не раз слышала рассказы о преступлениях Кукарова, но для неё самой Латвия была так же далека, как подводный мир Жака Кусто, да и работал Кукаров своим «бичом» ещё до её рождения. Так что же сделала она? Предала своего благодетеля, что уже гадко, да ещё невольно подставила остальных его клиентов, которые не имели ничего общего ни с Латвией, ни с геноцидом вообще.
И как же Марисоль поступила тогда? Точно так же, как поступили на её месте многие другие, — пошла в бар, чтобы залить горе вином.
Уолли Хемфилл быстро обменялся с клиенткой парой слов.
— Ей уже исполнился двадцать один год, — объявил он нам всем, — и она имеет право употреблять алкогольные напитки.
— А я и не говорил, что не имеет.
— Но если скажешь, я оставляю за собой право на возражение.
Я на секунду закрыл глаза, но, когда открыл их, никто из присутствующих не исчез. Следующий ход был довольно хитрым, и я надеялся, что Уолли со своим тупым энтузиазмом не испортит мне игру.
— Так вот, Марисоль живёт в Адской Кухне, но она не хотела идти в местный бар, так как желала остаться одна. Поэтому она отправилась на юго-восток и нашла там симпатичный бар, который ей приглянулся. Возможно, кто-то из присутствующих тоже бывал там, и не раз. Итак, она пропустила рюмку, потом другую, а затем рядом с ней оказался мужчина, который угостил её следующей рюмочкой, и после этого она ничего не помнит, кроме того, что очнулась в своей квартире с раздвинутыми ногами…
— Возражаю!
Я сердито посмотрел на Уолли, и он с извиняющимся видом пожал плечами.
— Слушай, Уолли, — сказал я, — ты не на заседании суда, понятно? Веди себя прилично, а то я оставлю за собой право вывести тебя из комнаты.
— Ладно, Берни, прости.
— Постарайся временно держать рот на замке, и всё, — посоветовал я. — Так вот. Открыв глаза, Марисоль обнаружила на себе мужчину. Она пыталась бороться с ним, но не могла ничего поделать, а потом вторично потеряла сознание и окончательно проснулась только утром. Мужчина исчез, а с ним и ожерелье, которое подарил ей доктор Мейпс.
— Ожерелье, — сказал Мейпс и покраснел, когда головы повернулись в его сторону. Видимо, он не планировал привлекать к себе внимание.
— Да, ожерелье, — подтвердила Марисоль. — То чудесное рубиновое ожерелье, которое ты мне подарил. Я его просто обожала! Но утром оно исчезло…
— Расскажите нам, что вы помните о той ночи.
— Сначала, — запинаясь, заговорила Марисоль, — я вообще ничего не помнила. Только как он угостил меня вином, а после этого… как я пыталась скинуть его с себя, как просила прекратить… Это было ужасно.
— А потом память стала возвращаться?
Уолли наклонился вперёд, и я испугался, что он снова начнёт возражать, на сей раз против моих наводящих вопросов. Однако усилием воли он сдержал свой пыл.
— Частично, — сказала Марисоль. — Я была ужасно расстроена из-за этой книги с фотографиями и, видимо, сболтнула лишнего — то, чего никому не следовало рассказывать. Странно… — Марисоль обвела комнату недоумённым взглядом. — Я ведь никогда не пьянела так быстро, не с двух же рюмок!
— Вы не были пьяны, вас опоили наркотиками, — объяснил я.
— Знаете, почему-то я тоже так подумала.
— Скажите, вы знали мужчину, который опоил вас снотворным, изнасиловал и ограбил?
— Нет, никогда до того вечера я не встречала его, и после тоже… — Марисоль выдержала эффектную паузу. — До сегодняшнего дня, пока не увидела его снова в этой комнате.
— В этой комнате? Вы можете нам его показать?
Марисоль поднялась на нетвёрдые ноги, немного постояла, оглядывая присутствующих, поднесла дрожащие пальчики к губам и вдруг драматическим жестом указала в сторону Уильяма Джонсона.
