— Да ладно, наверное, к тебе каждый день кто-нибудь клеится!

— Не без этого, конечно, но в большинстве своём они понимают слово «нет», а остальные уж точно воспримут «пошёл на…». Но тот идиот… Да кто он такой? Вёл себя так, как будто не сомневался, что я всё брошу и упаду к его ногам, и так удивился… вообще-то я его раньше уже видела здесь..

— И что?

— Да ничего. — Сигрид широко улыбнулась. — Не помню, что намеревалась сказать, мысли прыгают. Мне кажется, ты хотела меня о чём-то спросить, а я вместо ответа наболтала тут с три короба.

— Я? О, точно, вспомнила. Я просто собиралась спросить, не мечтала ли ты о карьере юриста, но, похоже, уже получила ответ. Ты хотела стать актрисой.

— Да, актрисой и моделью.

— Неужели моделью? Не верю, что тебя туда не взяли.

— Деточка, им же нужны худышки, чем тоще, тем лучше, по крайней мере, по мнению педиков-модельеров, которые ненавидят женщин. Конечно, время от времени я работала моделью. Только недолго. Они говорили, что я слишком «высокомерна».

— Высокомерна?

— Да, представляешь? Что ж, пусть так, в работе бармена чуточка высокомерия не мешает, особенно если при этом с сиськами всё в порядке. Но нет, я никогда не хотела стать юристом. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что сегодня я тоже не хочу. Но уже не так сильно, как полчаса назад. — Она салютовала Сигрид пустой рюмкой. — Хорошо помогает!

— Смешать тебе ещё один? Подожди секунду. А вы как, в порядке? Ещё рюмочку «Лафройга»? Нет?

Я ответил, что пока не надо, и барменша отвернулась, чтобы приготовить джин-тоник.

— Как она обозвала то, что вы пьёте?

— «Лафройг», — сказал я.

— Это ещё что такое? Капли от сердца?

— Нет, виски. Солодовый, его производят на острове Айл-оф-Айлей, в Шотландии.

— Господи, а это где? Между Четвёртой и Пятой авеню?

— Наверное, ближе к Пятой.

— Ну и как вкус?

— Улучшается с каждым глотком. Полагаю, через три глотка я уже дойду до состояния «превосходный».

Она усмехнулась:

— Понятно, не привыкли к вкусу?

— Пока нет.

— Но двигаетесь в правильном направлении.

— С каждый глотком он становится всё лучше.

— Что ж, это объясняет, почему глотки такие маленькие. Если бы вы привыкали рюмками, давно бы уже вырубились.

— Как вы правы! А что такого ужасного случилось с вами сегодня?

— Просто я уже отчаялась вообще уйти сегодня домой. Думала, просижу до утра в конторе. Я юрист. Впрочем, вы, наверное, и сами догадались.

— Да, взял два и два и сложил вместе.

— Я работаю в этой проклятущей фирме недалеко отсюда. — Она махнула рукой. — На углу Сорок пятой и Мэдисон. Удобно, конечно, можно ходить на работу пешком, и всё такое, но когда случаются авралы… А они случаются всегда, когда нам надо закончить срочное дело. Вот сегодня, например, надо было закончить до полуночи, а за пару часов вся работа накрылась — пришлось начинать всё заново.

— Как обычно, — сказал я.

Она взяла протянутый барменшей напиток. Сигрид, увидев, что мы разговорились, тактично отвернулась и отошла в сторону. Не знаю, учат ли этому в Американской школе барменов. Судя по всему, да.

— Мы работали над сделкой, в которой был задействован отель в Шревепорте, Луизиана, в принципе всё шло хорошо. Может быть, стоило поехать на подписание туда, но, поскольку продавец и покупатель оба живут в Нью-Йорке, мы решили, что нам это на фиг не надо, и остались здесь.

— А вы кого представляете? Покупателя или продавца?

— Арендодателя. В принципе мы просто обмениваемся бумажками, так что худо-бедно подготовили сделку, но, блин! Самой важной бумаги не хватило, и как назло меня оставили вдвоём с этой дурой-помощницей. У меня есть ещё одна помощница, умненькая, но ей, понимаете ли, надо было уйти ровно в шесть, чтобы успеть потрахаться со своим хахалем. Простите мой латышский, — смущённо сказала брюнетка, скользнув по мне взглядом. — Меня просто трясёт от злости, как подумаю об этом…

— Почему «латышский»?

— Ну, знаете, говорят «простите мой французский», когда ругаются. А почему, собственно, французский? Почему не латышский?

— И верно.

— Мне нравится, как это звучит: «простите мой латышский». Кстати, вы пьёте уж совсем мелкими глотками. Ну и как вам вкус теперь?

— О, почти великолепный. Я бы дал вам отхлебнуть, но боюсь, что вы к нему пока не привыкли.

— Тогда не надо. — Она снова взглянула на меня, в этот раз прямо. — Я — Барбара, — объявила она.

— Берни.

Она немного подумала.

— Барбара Крили.

— Берни Роденбарр.

— Я вас не знаю.

— Что ж, вы в этом не одиноки. Миллионы людей не знают меня. Да в одном только Китае…

— Просто не видела вас раньше, я это хотела сказать.

— Что ж, меня не видели также миллионы людей в Шанхае.

— Но, может, вы уже приходили сюда?

— Почему вы спрашиваете?

— Странно, — пожала плечами Барбара, — но почему-то мне кажется, что мы с вами раньше встречались, на каком-то мистическом уровне. — Она нахмурилась. — Чёрт, надо меньше пить! Я болтаю что-то несусветное, не слушайте меня.

— Скорее журчите как ручеёк.

— Как мило вы это сказали, Берни?

— Берни.

— Если хотите, я куплю вам ещё один как-его-там.

— Нет, одного «Лафройга» более чем достаточно. Давайте лучше я куплю вам ещё один «дж-и-т».

— Ой, нет. Вы, наверное, думаете что я — законченная алкоголичка!

— Что вы! Я понял, вам просто отчаянно хочется выпить.

— Думаю, да. Обычно я прихожу сюда после работы, но выпиваю не больше двух коктейлей. А впрочем, позавчера…

— Что случилось позавчера?

— Что-то странное. Я выпила две рюмки, ничего особенного, но вдруг вырубилась напрочь. Совсем.

— О?

— Ничего не помню, ни как выходила, ни как до дома дошла. Утром у меня было такое состояние — хоть вешайся. Это притом что у меня никогда не бывает, как его… похмелья. Только однажды, когда мы на первом курсе играли в «веришь-не-веришь», а проигравший должен был выпивать рюмку. Не знаю, сколько тогда мы выпили, но уж явно больше, чем позавчера.

— Ах, юность наша!

— В конце игры я перестала понимать, что происходит, но утром мне было не так уж плохо. Да и все сказали, что ничего не заметили.

— Ну и всё в порядке!

— Да, но позавчера… — Она опять нахмурилась. — А вас тогда здесь, случайно, не было? В среду, я имею в виду.

— Нет, — ответил я. — Единственный раз, когда я был здесь, — сегодня вечером после работы остановился, чтобы выпить.

— «Лафройг»?

— Нет, бутылку «Пеллегрино». Конечно, привыкнуть к «Пеллегрино» довольно сложно, но этого, к счастью, и не требуется.

— Точно, просто пьёшь его, и все дела. А зачем вы вернулись?

— Не допил.

— Понятно. А где вы работаете?

— У меня книжный магазин, — сказал я.

— Да ну? Вы — мистер Барнс или мистер Ноубл?[9]

— Знаете, никто до сегодняшнего дня не называл меня «мистер Ноубл». У меня маленький магазинчик. Да и торгую я подержанными книгами в основном.

— А мне нравится, так романтично! Хотела бы я тоже торговать книгами. А где ваш магазин? Где-нибудь неподалёку?

— На Одиннадцатой улице между университетом и Бродвеем.

— И вы остановились здесь после работы?

Ей бы следователем быть — всё замечает!

— Да вот, привёз клиенту книгу на заказ, — соврал я, — и мне понравилась вывеска «Парсифаль».

— И вы зашли, чтобы выпить «Пеллегрино».

— Вообще-то я просил «Перье», но мне принесли «Пеллегрино».

— Что ж, это значит, что вы не капризны. — Она протянула руку и накрыла своей ладонью мою. Это вышло непроизвольно, но мне показалось добрым знаком — первый контакт произошёл по её инициативе.

— Как странно, — сказала она. — Понимаете, в среду я пришла домой не одна.

— Вы специально говорите так, чтобы шокировать меня.

— Смешной вы. Вам-то что? А вот сама я страшно шокирована. Не тем, конечно, что пришла домой со спутником — подумаешь, мы же взрослые люди… К тому же, если два человека понравились друг другу…