Существуют самые различные причины заболеваний. Наука установила пока что далеко не все.

И доктор пустился в рассуждения, стал приводить такие загадочные случаи из медицинской практики, что лица у всех красноармейцев вытянулись, сделались грустными.

«Не иначе — капут Мишке, раз болезнь такая загадочная», — думали бойцы.

И все разом стали упрашивать доктора:

— Доктор, дорогой наш доктор, спасите Мишку! Как же мы будем жить без него?..

— Ну, что с вами поделаешь… — задумался доктор, припоминая, видимо, способы лечения, которые могли бы спасти Мишку от недуга. — Говорят, нет на свете болезни, которую бы нельзя было одолеть, против которой не нашлось бы противоядия. Во всяком случае, попробуем… Ну, сперва дайте ему касторки… Можно клизму поставить… Только не откладывайте: время усугубляет болезнь. А главное, больному нужен абсолютный покой. Аб-со-лют-ный!

И только услышал Мишка о покое, как напало на него разудалое настроение. Принялся он такие номера выкидывать, что с телеги пыль столбом поднялась, и Жук не выдержал, залился лаем. Доктор зажал уши, очки у него сползли на кончик носа.

А Мишка не унимался и вовсю старался, чтобы сделать фокус позамысловатей: на голову становился, в пляс на задних лапах пускался… Лошадей красноармейцы еле-еле удержали. Те напугались — грызли удила и рыли копытами землю.

— Хм… хм. Странно… Странно, — не переставал удивляться доктор. — Да, тишина и покой — вот что необходимо больному в первую очередь, — проговорил он, оглядываясь на лающего во всю глотку Жука.

Но Мишке, на его счастье или, может быть, на беду, не довелось познакомиться ни с касторкой, ни с клизмой. Только это собрался он прекратить свои пляски на телеге, как подошел каптер, отлучавшийся в наряд на целые сутки. Подошел и тут же, глянув разок на телегу, схватился за голову:

— Что наделал, что наделал этот лесной бродяга! Где же мне теперь взять, как раздобыть?.. Вон отсюда! Вон с телеги, симулянт, вон, бродяга!.. — причитал каптер.

— Тише, тише, каптер, больному покой нужен. Третий день голодает! Сам небось знаешь…

— Что-о? Больной! Го-ло-да-ет!.. Да он, посмотрите, полмешка сахара умолол… Шуточки! Мешок был полнехонький, а теперь — гляньте-ка, братцы! — на дне осталось сколечко… Слазь, бандит, с телеги! Слазь, чтоб я тебя больше не видел!

А Мишка — хоть бы хны! Будто нарочно, взял еще кусок сахара, засунул себе за щеку и давай хрустеть да щелкать, словно орех грызет.

Какой тут смех да хохот поднялся! Сколько шуток посыпалось со всех сторон! Смеялись красноармейцы над болезнью Мишкиной, над голодовкой его. Каптеру сочувствовали, но назвали разиней. Неловко чувствовал себя и доктор-ветеринар. Постоял он, постоял, подумал да только и мог проговорить печальным голосом:

— Странно… хм… странно. Болезнь, оказывается, приобретает, если можно так выразиться, психологический характер… Си-му-ля-ция… А это уж, простите, не по моей части, поскольку среди моих обычных пациентов сей недуг не распространен… Да-с!

— А как все-таки с лечением? — спрашивали сквозь смех красноармейцы.

— Предписание отменяется!.. Дать животному полную свободу и, разумеется, не располагать вблизи от него мешков с сахаром…

Весь полк смеялся над Мишкиной «симуляцией», над каптером, над премудрой медицинской загадкой, которую не мог разгадать доктор-ветеринар. Даже черный Жук, видя всеобщее веселье, стал подражать Мишке — кувыркался и лаял. На передние лапы встать он не мог и возмещал этот пробел хождением на задних. И один только Бородатый по своей полной несознательности не понимал происходящего и, осторожно подходя к телеге, тянул все ту же унылую песню:

— Бе-э-э-й…

На Бородатого накидывался разгневанный каптер, замахиваясь пустым мешком:

— Вон, пугало бородатое, и ты еще лезешь!

Бойцы пытались урезонить каптера: — За что на Бороду-то сердишься? Он тут при чем?

В тот день каптер порвал всякие дипломатические отношения с Мишкой, с Жуком и Бородатым, стал их убежденным врагом. И хоть встречено это было веселым смехом красноармейцев, для Мишки такой оборот дела закончился довольно печально и большим конфузом.

Сколько ни упирался Мишка, пытаясь сохранить за собой обжитое местечко, все-таки пришлось ему переселяться на новую квартиру, на другую телегу. Обозлили Мишку разные неприятности, связанные с переселением, и зубами пощелкал и поворчал он изрядно. Однако этим дело не кончилось: первые неприятности повлекли за собою другие и так далее.

Когда мало-помалу все утихомирилось, успокоилось, Мишка принялся внимательно осматривать новую квартиру. Обнюхал каждый мешок, прощупал каждый ящик. Ничего привлекательного так и не нашел. Велика ему польза, скажем, от пачек махорки, которые нащупал он в одном из ящиков! Одна горечь на языке — больше ничего.

Захотелось Мишке разогнать досаду, сорвать зло на чем-нибудь за все неудачи. Решил он разгрузить немножко телегу, чтобы самому поудобнее расположиться. Ночь надвигалась. Разгрузку наметил начать с махорки. Недолго думая, взял одну пачку и швырнул на землю.

Тут и произошел непредвиденный случай, который здорово укрепил дружеские отношения между нашими артистами — Мишкой, Жуком и Бородатым. Кинул это Мишка пачку на дорогу, а вдруг откуда ни возьмись Бородатый является и — цап махорку. Бредет за телегой, пачку теребит, только борода седая трясется. И чем дольше смотрел на это Мишка, тем больше удивлялся — от пачки у Бородатого одна бумага осталась, да и ту облизал старательно лакомка. «Нашел, дурень, вкус!.. Сразу видно, по несознательности…»— подумал Мишка про Бородатого.

А тот — и откуда у него храбрость взялась?! — подошел к самой телеге да прямо в морду Мишке свое:

— Бе-э-э…

«Вот чудак! Еще вообразит, будто я жалею этого добра», — подумал Мишка и новую пачку махорки — шлеп на землю… Под ноги Бородатому.

И так все бросал и бросал до тех пор, пока не заметил, что с козлом творится что-то неладное. Начал тот бородой дорогу мести да из стороны в сторону, словно пьяный, качаться. Вялый стал, вроде мухи осенней. И голос ослаб, дрожит, вот-вот захлебнется Бородатый своим: бе-э… бе-э… бе-э… бе… бе…

Вмешался в дело Жук. Завидел, что с товарищем неладное творится, подбежал к нему, нос понюхал, бороду лизнул. Лизнул, понюхал — и отскочил как ошпаренный. Зачихал. До того борода эта махоркой воняла — ну точь-в-точь, как прокуренная трубка у полкового завхоза.

А Бородатый уж вовсе с ног валится, голоса лишился. Глаза на лоб лезут. Колени подгибаются.

Кинулся тут Жук на помощь: и так и сяк старается козла расшевелить, спину подставляет, чтобы оперся Бородатый, в рога вцепился опущенные, кверху потянул — ничего не помогает. Клонит Бородатого к земле — и все тут! Видит Жук: беда. Нет спасения. Давай караул кричать, тревогу бить. Такой лай поднял, что батальон чуть не весь сбежался. Знают красноармейцы: попусту Жук не лает.

А Мишка сидит себе на телеге, наблюдает за всем, что вокруг происходит, а на уме одно: не сулит эта кутерьма ничего хорошего. Когда сбежались бойцы, прекратил свои исследования мешков да ящиков, лег, притаился, чтобы не заметили, — взятки с него гладки.

Взялись, сперва за Бородатого. Водой его окатили, молоком напоили. Кое-как очухался козел. К утру на ноги поднялся, хоть и глядел вокруг очумелыми глазами.

— Ничего себе шуточки, так махоркой обожраться… чуть не отравился совсем Бородатый…

Искали виновника, а Мишка поглядывает с телеги и в ус не дует. Однако то ли совесть в нем заговорила, то ли наскучило валяться среди мешков и ящиков, в которых и кусочка сахара в помине не было, свесил он морду с телеги и давай следить за тем, как стелется позади след колесный.

Бородатый же, пренебрегая полученным уроком, испытывал к Мишке большое уважение и симпатию: никто и никогда еще не давал так много ему махорки. Веселее и добродушней покрикивал он возле телеги свое: бе-э-э-э…

Нехватку махорки, конечно, вскоре обнаружили. Но подозрения на Мишку не пали — зачем ему такая горечь?! А Бородатый, тот, разумеется, и не подумал выдавать секрет. Возможно, по несознательности, а может быть, из чувства товарищества.