Сладкоежкой был наш Мишка.

А по дороге между тем шел полк красноармейцев. Шли батальоны, один за другим. За батальонами двигался обоз. Поскрипывали колеса, постукивая по корням сосен и елей. Иногда раздавалось лошадиное ржание. Мерно позвякивали уздечки и ведра… Полк двигался вперед.

Слышал Мишка и это позвякивание, и это ржание. Но, увлеченный своим занятием, и не задумывался даже, что бы оно могло значить. Мало ли лошадей ржет по утрам на болотистом лугу, да еще и колокольцами позванивают. Подумаешь, велика забота, очень они нужны Мишке!

А полк тем временем расположился на привал. Красноармейцы поспешили в лес: кто по ягоды, кто по воду, кто за валежником для костра. Побрел в лес и Бородастый. И Жук, известно, туда же. Не столько привлекали их ягоды, как не могли они отстать от привычной компании. Привязались к бойцам за свою походную жизнь.

Мишка уже подумывал, не пора ли ему возвращаться назад, к родной берлоге, но побаивался матери: не иначе, всыплет она ему за самовольную отлучку. Так чего торопиться?

Да и место уж больно красивое. Солнце пригревает. Пахнет малиной. Мягкая трава под ногами, теплая, ласковая. Зеленые листики брусники поблескивают. Набегаться можно вдоволь, накувыркаться, а то и лечь на спину, задрать кверху лапы и глядеть в глубокое синее небо, которое показалось Мишке теперь большим лесным озером. Странно только — солнце плавает в озере, слепящее, яркое. Щуриться приходится Мишке.

Хорошо все-таки жить на белом свете, когда есть у тебя мать, когда к твоим услугам вот такой малинник и птахи-малиновки распевают для тебя песенки, а крупные ягоды сами в рот просятся. Не жизнь Мишке — малина!

И едва успел он подняться на ноги и сухие хвоинки стряхнуть со спины, как, поглядев прямо перед собой, обомлел. Похолодело у него внутри, пятки зачесались. Из-за куста на Мишку уставился никогда прежде не виданный зверь. Весь белый, четыре ноги, как у всякого зверя, а сверх того еще и рога на лбу. И самое страшное — у зверя свисала почти до земли странная борода. Борода моталась из стороны в сторону, нагоняя еще больше страху на Мишку. Ни у отца своего, ни у белки, ни у дрозда, ни у волков, попадавшихся иной раз на лесных тропах, — ни у кого, даже у зайцев, не видел Мишка такой бороды. И у лисы, и у ежа, и у барсуков не было такой.

Мишка закрыл и снова открыл глаза: думал, мерещится ему. Нет, зверь все стоял перед ним, и моталась, развеваемая ветерком, борода.

«Видно, в этой бороде вся сила…»— тоскливо подумал Мишка, соображая, как бы ему половчее дать стрекача и спрятаться под надежную защиту матери.

А зверь все пялил и пялил на Мишку свои стеклянные глаза и переминался с ноги на ногу. Пошевелился Мишка, готовый повернуться и удариться в бегство. Глядит по сторонам и смекает, какой лучше путь избрать для отступления. И видит, к своему немалому удивлению: бородатый зверь вроде тоже отступать задумал — назад подался, в кусты. Мишка обрадовался, осмелел.

— Ну, значит, жив буду и малины еще наемся вволю…

И так ему жить захотелось, что почувствовал, вроде сил у него прибавилось и страх пропадает мало-помалу. Шагнул он к зверю бородатому, а сам думает: «Вот бы за бороду его сцапать! Сразу обезоружу… Не может быть, чтобы борода эта оказалась сильнее меня…»

Припомнились Мишке наставления матери: нет в лесах зверя сильнее и храбрее, чем они — медведи. Призадумался на минутку.

«А что, если это — человек? А человек-то страшнее всех. Он опаснее шмеля и ежа… Ха! — вспомнил Мишка и обрадовался. — Человек ведь ходит на двух ногах, мама это в точности знает. А две другие лапы у него так, для приличия.

Выходит, этот, бородатый, — не человек…»

И помаленьку, осторожно — на шаг вперед. Уж и примерился, как за бороду ухватиться будет ловчее.

Что тут произошло!

Не успел Мишка лапу поднять, как Бородатый молнией взметнулся кверху да как сиганет через куст. Ягоды даже посыпались, как брызги. Только треск пошел по всему малиннику да голос послышался — такой забавный, смешной:

— Бе-э-э-э…

Это Бородатый спасал свою шкуру. Мчался со всех ног, не на шутку напугав Мишку, который так и не мог сообразить, что же ему делать после этой встречи с незнакомым бородачом: то ли гнаться за ним, то ли самому пускаться наутек.

Так и не успел Мишка принять решения. Новая напасть объявилась. Была она куда страшнее, чем первая, и сыграла в Мишкиной судьбе куда более значительную роль.

Еще не умолк треск сучьев под копытцами Бородатого, спасавшего свою бороду, как другой зверь напал на Мишку. Сцапал за ногу, не выпускает, ворчит. Походил он на большого волка, только мастью отличался — черный был, как жук.

А это и в самом деле был наш Жук, который примчался спасать Веселую Бороду.

Мишка извернулся, стараясь укусить Жука за хвост. Жук отпрыгнул как ошпаренный, сделал круг и вдруг снова набросился на Мишку, злобно лая и скаля зубы. Они кусались, визжали, рычали — и вдвоем катались по земле, поднимая пыль и прелые прошлогодние листья.

Не обратить внимания на эту возню, конечно, было нельзя. С десяток красноармейцев окружили дерущихся, оттянули Мишку, отогнали Жука. Мишка сидел на задних лапах, жалобно скулил, а передними лапами все закрывал голову, словно защищаясь от врагов.

— Эх, не едать мне больше малины! — причитал Мишка.

Искоса он поглядывал из-под лапы на окруживших его людей. Готовился принять смерть. Но вышло иначе.

Красноармейцы надели ему ошейник и на привязи торжественно повели к дороге, туда, где расположился на привал полк. Красноармейцы все были из третьего батальона. То-то они радовались, что наконец и у них появилась забавная зверюшка! И не какой-нибудь там козел или дворняжка, а настоящий царь лесов, медведь. Правда, царь выглядел далеко не по-царски, был еще не очень велик и ростом, но все равно далеко до него Жуку и Веселой Бороде из первого и второго батальонов. И верно, весь полк заинтересовался Мишкой. Столько народу сбежалось поглядеть на эту находку, что Мишка только моргал глазами да думал про себя: «Ну и людей же! И у каждого, наверно, есть мать…»

Вспомнил Мишка свою мать, старую медведицу, и жалобно заскулил.

— А ты не плачь! — подбодряли его красноармейцы, поглаживая по теплой серой шерсти.

А у Мишки сердце замирало со страха, и вздрагивал он всем телом. Сперва хотел сделать суровый вид, ощетинился, оскалил пасть, но присмирел, увидев, что никто не собирается ударить его лапой или хватить зубами. Ласковее, с надеждой поглядывал на красноармейцев Мишка.

— Вот давно бы так, глупыш ты эдакий! — сказал улыбающийся молодой красноармеец. — Нечего, браток, тебе злиться… В третий батальон попал.

И вскоре сахара кусочек принес, положил перед Мишкой. Все вокруг столпились: любопытно посмотреть, что будет делать Мишка с сахаром. Мишка покосился на сахар, тронул лапой — не кусается вроде, не жжет, не колется. Потянулся носом, понюхал — нет, ничем страшным не пахнет. Тогда и вовсе расхрабрился, взял да и лизнул языком. Понравилось. Подхватил он лапой сахар и на язык положил. Ого, до чего вкусно! Глаза сами прижмурились. Долго посасывал Мишка кусочек сахара, наслаждался. Посмотрел на веселых красноармейцев — не дадут ли еще. Дали. Мишка больше прежнего осмелел и даже руку одному красноармейцу лизнул — в знак большой своей медвежьей благодарности.

— Ну, теперь мы с тобой закадычные друзья! — шутили красноармейцы.

Они смело подходили к Мишке, гладили по спине, чесали за ухом, брали лапу и словно бы здоровались. Мишка не огрызался, не ворчал. Ему все это нравилось, и он сладко потягивался и жмурил глаза от удовольствия.

За хорошее поведение Мишке тут же дали хлеба, рыбных консервов. Каптер подоил корову в обозе, молока принес полный котелок. Наелся Мишка, напился, и так стало весело у него на душе, что принялся он кувыркаться на песке, на задних лапах ходить да всякие коленца выкидывать: кланялся, на передние лапы вставал, чуть в пляс не пустился.

— А ну, Мишка, давай еще разок!