Потом уже несложные расчеты плотности населения на квадратный километр или тысячу гектаров, экстраполяция, общее поголовье… И рекомендации производству.

Но белку по снегу трудно считать: на деревьях ведь живет и не всегда с них спускается. Или медведь, барсук, енот — полетели осенние «белые мухи», а те уже при своих зимних квартирах. Когда все, а когда — какая-то часть, попробуй разгадай. Косуля, волк, лось, тигр сегодня здесь, завтра же их и след простыл.

Есть и маршрутный учет: идешь, считаешь свежие следы. Потом определяешь их количество по пройденным километрам, длину суточного наброда зверя, и с найденными показателями линейной плотности лезешь в сложные формулы расчетов… Вроде бы просто, да вся беда в том, что очень непостоянна активность зверей и птиц: то отсиживаются в своих теплых гнездах, то выходят из них ненадолго, а то вдруг высыпят, измесят снег — глаза разбегаются, и голова кругом идет.

Как и во всяком деле, здесь нужен опыт, но и интуиция ох как много значит. Бывалый охотовед, «не одну собаку съевший», раз-другой прошел по таежному маршруту — и уже записал: соболей восемь-десять, кабанов — три-четыре, оленей — пять-шесть… Точнее — трудно. Это только самоуверенный недавний выпускник института может показать плотность населения до десятичного, а то и сотого знака. На поверку же — ошибся в два-три раза. Хорошо, если на белке или колонке «прогорел», а если имел дело с видами, промысел которых законом строго лимитирован? Перебрали охотники — беда, недобрали — государству неоправданные убытки…

Вверх по пологому склону сопки тянулся чистый старый густой кедрач. Подлеска и травы в нем почти не было. Землю устилал толстый слой хвои. Юра чуть отстал, и я оказался впереди. В какое-то мгновение увидел в двадцати метрах прямо перед собой бурого медведя. Быстро спрятавшись за кедр, сбросил с плеча карабин и стал лихорадочно ловить зверя в видоискатель фотоаппарата.

Медведь вниз по склону шел быстро, глядя себе под ноги, мелькая между деревьями. Я никак не мог навести резкость и щелкнуть затвором. В кадр весь зверь не помещался, а лишь голова…

Оторвавшись от фотоаппарата, вижу, медведя быстро догоняет медвежонок. Поворачиваю голову на сильный шум слева — еще один. Совсем рядом. Он заметил меня, и чувствую, что сейчас закричит. А медведица — вот она. Бросил фотоаппарат, схватил карабин, оттянул пуговку затвора и выстрелил вверх. Для зверей гром грянул неожиданно, они испугались не меньше, чем я. Медведица мгновенно развернулась и умчалась, а медвежата залезли на деревья. Один из них громко заверещал.

В лесу уже сгущались сумерки. Крик медвежонка мог вернуть медведицу. Посоветовавшись с подбежавшим Юрой, решили идти на базу: зачем судьбу испытывать!.. Не только сложная и трудная, но и рискованная работа у охотоведа.

16 сентября. Ночью спали крепко, но усталость чувствовалась и утром. Рабочий день начал, когда уже светало. Удивился, увидев иней. По-прежнему на той стороне реки слышны голоса шести изюбров.

Витя перевез меня; я, определив направление на голос изюбра и движение воздуха, пошел к его «гарему». Чтобы не спровоцировать быка на бой, кричал в трубу мало, и то под молоденького бычка, с которым, как с соперником, взрослый, сильный бык мог и не считаться.

До изюбра было не так уж и далеко, но шел я к нему долго: не хотел испортить песни. И мои старания окупились сторицей.

«Гарем» состоял из трех взрослых изюбрих. Поодаль ходили два уже крупных теленка-сеголетка. Хозяин, здоровенный бык с ветвистыми рогами, бродил между деревьями в сильном возбуждении. Он подходил к одной самке, к другой, третьей. Обнюхивал, изредка зачем-то ударял их рогами. Бросалось в глаза его грубое отношение к ним. Как к своей собственности, а не возлюбленным. Я удивился, почему они так терпеливо сносят эту бесцеремонность. Может быть, жалеют его, так давно ничего не евшего, уставшего?..

Лишь однажды бык подошел к самой крупной и красивой матке и просяще положил свою голову ей на спину, всем своим видом говоря, как он устал.

Бык изредка, примерно через десять минут, ревел. Начинал на низких нотах, затем вскидывал голову, вытягивал шею и, почти положив рога на спину, выводил основное колено «песни», сильное и высокое. Заканчивал ее басовитым мычанием, после которого еще несколько раз отрывочно и тихо «мукал», опустив голову.

В интервалах между «песнями» бык рыл копытами землю. Когда доносился рев другого изюбра, он настораживался, потом бил рогами по ветвям кустарников и молодых деревьев. Поддерживал свою боевую форму, наверное, но желания идти на голос своих соперников не проявлял.

Перед уходом я проверил: что он будет делать, если недруг рядом? Отойдя на предел видимости, тихо промычал в свою берестянку. Бык мгновенно вскочил, оглядел «гарем», посмотрел в мою сторону и… погнал самок в противоположную, подталкивая их неделикатными ударами рогов.

Витя, когда я вернулся к лодке, показал на громоздившийся залом и сказал, что видел там двух норок. Конечно же надо понаблюдать за ними.

В реках Уссурийского края теперь живет норка американская. Я пишу «теперь» потому, что появилась здесь она всего около полувека назад: ее завезли из дальних стран, выпустили, она размножилась, расселилась и стала равноправным членом животного мира края.

Норка — красивый хищный зверек, немного крупнее колонка. У нее длинное, плотное, очень гибкое тело с маленькой головой, короткими лапками и в меру длинным хвостом. Образ жизни — полуводный, как у выдры. Но в отличие от этого старшего собрата, норка прекрасно чувствует себя и в воде, и на суше. Бегает быстро, ловко шныряет под валежником, в заломах, в густой траве, взбирается на деревья — правда, не очень проворно. Она мастерски роет в земле норы, в которых живет, прячется, отдыхает, выводит потомство. Зная привязанность норки к сильно захламленным участкам рек, я ищу ее следы у заломов, под крутыми берегами, под приподнятыми невысоко над землей валежинами. Судя по наторенным тропам, норка здесь многочисленна.

Вылез из большого залома, посмотрел вниз по реке и заметил бегущую в мою сторону норку. Уселся на бревне, замер. Зверек проявлял удивительную живость. Казалось, он куда-то спешил. То он мчался под навесом обрыва, то бросался в воду и исчезал из поля зрения. Потом выскакивал на валежину или камень, быстро съедал что-то и снова кидался в воду, а потом на берег. И опять бежал, изогнув спину и небрежно болтая хвостом, проявляя интерес ко всему, что встречалось на пути.

Ветерок дул в мою сторону, поэтому норка подбежала ко мне совсем близко. Вскинувшись на задних лапах «столбиком», она, поблескивая черными глазами, усиленно втягивала в себя воздух. Когда я нечаянно моргнул, норка темной молнией метнулась в реку — и была такова.

Вечером, возвращаясь на табор, я еще раз увидел норку. Ту же самую или другую — не знаю. Она сидела на большом камне, вокруг которого шумно пенилась вода. Как бы играя, норка ныряла и вскоре выскакивала обратно: встряхнувшись, снова была сухой и сверкала в лучах заходящего солнца красивой шубкой.

19 сентября. Утро вчера занималось чистое, ясное, ласковое. На небе ни облачка. В лесу стояла торжественная тишина. На ее фоке доносившийся шум реки воспринимался печальной шопеновской сонатой, которой природа провожала в небытие еще одно лето. Мне почему-то было тоскливо, и активный рев изюбров я слушал уже без прежнего интереса.

В девять утра мы с Юрой и Витей налегке переплыли на левый берег реки. Витя остался у лодки порыбачить, а мы пошли обследовать междуречье Большой Уссурки и Приманки. Горы там пологие, небольшие, лес пышный, красивый. В ранней тишине в прохладе шагать легко и приятно. И мы шагали час, другой, третий…

Попадалось много следов кабанов, изюбров, медведей и других зверей, а вот белки было совсем мало, не то что в нескольких километрах отсюда, по правобережью Большой Уссурки неожиданно увидел у ствола кедра одного присмиревшего зверька, второго, третьего, и тут меня полоснула мысль: «Дождь! Дождь будет!» А у нас ни карты, ни компаса. Рубашки на голом теле. Мы даже на головы ничего не надели!