Одинаковые дни, одинаковые ночи… Чувствовалось, однако, похолодание. Над водой часто повисал туман, увлажняя их лица и волосы. Они сидели, закутавшись в свои серые одеяла, закрыв даже головы, только носы торчали. Маара как будто погрузилась в воду, не то дремала, не то грезила, ей казалось, что она живет в раковине; смутно вспоминалась другая вода, жаркая, жгучая, южная, с драконами. Очнулась она, когда увидела под собой крытую красной черепицей крышу. Над крышей лениво колыхались водоросли. Далее еще крыша. Лодка проходила над затонувшим городом. Лодочник рассказал, что много здесь затопленных домов, много затопленных городов, больших городов. Лед таял, вода наступала, пропитывала землю, дома оседали, тонули в почве, тонули в воде… И рыбы в них заменили людей. А уж те люди умели жить. Лодочник показывал роскошные строения с широкими лестницами, колоннами, разноцветными кровлями с прорезанными в них окнами. Маару так и подмывало соскользнуть с борта лодки и плавно опуститься на какую-нибудь террасу, прогуляться по ней, подойти к фонтану…

— Маара, Маара, — тряс ее за руку Данн.

Лодочник зафиксировал лодку, сунув весло в гущу камыша, вгляделся в Маару, прижал руку к шее, проверяя пульс. Потом перешел к Лете, оцепенело глазевшей перед собой, и к Даулису который сидел с закрытыми глазами и искаженным от боли лицом. Пошептался с Данном. Лодка не двигалась, но Мааре казалось, что ее трясет и качает. Затем лодка снова пришла в движение и вскоре остановилась возле длинного приземистого здания, крытого камышом.

— Болотная болячка, — проворчал лодочник, привязывая лодку.

Он поднял Маару и внес ее в дом. Даулис тем временем сполз на дно, лежал без сознания, и лодочник с Данном перенесли его вдвоем. Лета смогла преодолеть тот же путь самостоятельно. Себя на руках лодочника Маара смутно ощутила, затем уловила очертания высокой женской фигуры, угадала озабоченное выражение лица женщины, спорившей с лодочником и заверявшей, что неслыханное это дело, управиться сразу с тремя больными. Потом Маара очнулась в постели, устроенной на полу, в бедной постели и в бедной комнате. Камышовая кровля протекала, вода капала в какую-то подставленную под протечку емкость. У стены на поддоне лежала Лета, неподвижно, раскинув руки. Даулис скрючился на другом поддоне, тихо стонал. Воняло гадостно, и Маара ужаснулась, не она ли это разлагается заживо. Когда она очнулась в следующий раз, увидела над собой Данна. Он протирал ее лицо влажной тряпицей. Возле Леты присела высокая женщина, которой больная указывала на свой мешок. Женщина вытащила из него травы, показала Лете.

— Вот это вскипяти, дай нам выпить с водой. — Сказав это, Лета потеряла сознание.

Даулис лежал без движения, привязанный к поддону какой-то тряпицей. «Умирает! — ужаснулась Маара. И тут же: — И я умираю. И Лета. А бедный Данн останется совсем один». Она то впадала в забытье, то снова приходила в сознание. Высокая женщина, казалось, все время возилась с ведрами, то вносила их, то выносила. Кто-то застонал, Маара подумала, что это она, но оказалось, что Даулис. Потом вдруг до нее донесся шепот:

— Маара, Маара, не умирай, пожалуйста… — умолял Данн.

Тянулись дни, бледное солнце заглядывало в комнату сквозь прореху в крыше, сверкали покрытые пеленой пота лица Даулиса и Леты. Иной раз и темно было, тогда в углу горел светильник. Однажды Маара проснулась от тяжести, увидела, что Данн, сидя рядом с нею, заснул, навалился на сестру верхней частью туловища. Бред чередовался со сном, но все время она убегала, от врагов и от стихии, от кошмарного зверья, от песчаной бури. Голод вспарывал живот тупыми крючьями, но вдруг руки ее ощущали теплую тяжесть, прижимали к телу младенца… ее сына… ее брата, маленького Данна… ее маленькую Кретис… Потом Маара приходила в себя, видела Данна возле Леты или высокую женщину возле Даулиса.

Иногда, очнувшись, она не могла понять, где находится. Иной раз считала, что в скальной деревне. И однажды увидела Дэйму. Та сидела чуть поодаль, скрестив руки на груди, улыбаясь, глядела на Маару. Потом протянула к воспитаннице руки.

— Дэйма… Я не смогла отблагодарить тебя… Я ни разу не сказала, как люблю тебя, а ведь без тебя меня давно уже не было бы на свете.

— Не плачь, Маара, — сказала Дэйма, превращаясь в Данна. — Тебе уже лучше, ты скоро поправишься. Выпей-ка это. — И Маара проглотила какой-то горький отвар, обжегший желудок.

Лета поднялась первой. Высокая женщина помогала ей передвигаться по комнате, заново учила ходить. Лета поправлялась, но Даулис все еще лежал трупом. Маара с тревогой наблюдала за мрачными лицами склонявшихся над ним Данна и высокой женщины. Она зарыдала от жалости, от нежелания терять этого спасшего ее человека.

— Что, что, Маара, где болит? — заспешил к ней Данн. Но болело у нее сердце, болело за Даулиса, доброго Даулиса, умирающего в болотной глуши.

Даулис не умер, но поправился последним. Лета и Маара уже научились ходить, даже покидали дом, хотя и ненадолго: холод и сырость загоняли обратно, — а Даулис все не приходил в себя. Молодые женщины начали самостоятельно питаться, в основном кашей, которую варила хозяйка, вдова Мавид, перебивавшаяся доходом от редких постояльцев, которых ей поставляли лодочники. Большинство путешествующих предпочитало более удобные места для ночлега. К болящей команде она проявляла доброту и редкостное смиренное терпение, не раз отправляла Данна спать, дежуря возле больных. Данн исхудал, почти не спал и плохо питался. Они с Маарой как будто вернулись к худшим временам, осматривали друг друга, словно бы знакомясь вновь, уговаривали друг друга побольше есть. Глядя на них, Мавид рассказала, что у нее тоже был брат, но умер, и теперь она вспоминает о нем каждый день. Потом она рассказала, как Данн вел себя все это время, как он выхаживал всех, особенно Маару, как он буквально вырвал сестру из когтей смерти. Без него ей бы точно не справиться, куда там!

Когда Даулис снова пришел в себя, все трое сидели рядом с его поддоном. Он слабо, однако уже не корчась от боли, улыбнулся, и глаза всех увлажнились. Лета зарыдала, принялась целовать его руки.

— Лета, дорогая… — прошептал он и снова закрыл глаза. Но уже на следующий день Даулис поднялся, принялся обучаться хождению, поддерживаемый Летой и еще кем-нибудь.

У Мавид они провели месяц, и она сказала, что снова почувствовала себя в семье. Маара оставила доброй вдове четыре золотые монеты, и растроганная Мавид, плача, обняла ее. Теперь она отремонтирует крышу, запасется провиантом, и снова у нее будут гостить проезжающие. Их несчастье обернулось для нее неслыханной удачей.

От хозяйки они узнали кое-что о затопленных городах.

— Давно это было, — сказала Мавид и растопырила десять пальцев, и уперла их в стол, и повторила это движение десять раз.

— Сто лет, — сказала Маара. Но Мавид снова проделала то же самое.

— Двести.

И еще раз.

— Триста лет.

Триста лет назад лед начал таять, земля заболотилась и города утонули.

— Уходит лед, уходит, — говорила Мавид. — Я еще девочкой была, когда родители меня возили на крайний север Ифрика. Это не так уж далеко. Вдалеке виднелись громадные ледяные горы. А Срединное море, совсем пересохшее, до дна промерзшее, начало наполняться водой. Долго-долго оно совсем безводным было, долго… — Она снова вытянула пальцы, скептически глянула на них. — Нет, какие уж тут счеты…

От Мавид они решили отправиться дальше на большой лодке с парусом, с высоким бортом, настоящим полом и с комнатами под ним. Здесь уже могли проходить такие лодки; если и не везде глубоко, то глубоких проходов хватало до самого места высадки, откуда им предстояло продолжить странствие по суше, до Центра.

— Даулис, откуда ты все это знаешь? — удивлялся Данн. — Пути, постоялые дворы, порядки местные…

Даулис улыбнулся:

— Потому что махонди держатся вместе, так? — догадалась Маара.

— Да. Уж хорошо это или плохо…

— Понимаю твои сомнения.

— Не так все просто, Маара.