— Мы понимаем, что ты собираешься в башни, — произнес Юба дрогнувшим голосом. Жалел он ее, все они ее жалели, и Маара это понимала. Но опущенные глаза ее не видели надетого утром чистого, свежего зеленого платья. Перед ней была запыленная до неразличимости рабская рубаха долгой дороги, рубаха фальшивого подростка Маро из скальной деревни.

— Мы не будем тебе мешать, — сказала Кандас.

— А деньги вернете?

Кандас вынула из мешочка ее пояс-жгут и швырнула его Мааре. Та поймала и быстро пересчитала монеты. Присутствующие переглянулись.

— Полагаешь, мы могли их украсть? — спокойно спросила Кандас.

— Маара, покажи, — с какими-то детскими интонациями попросила Ида. — Я в жизни не видела золотой монеты.

Все засмеялись. Послышались реплики:

— А кто видел?

— Никто тут не видел…

— Только Маара.

Маара развязала несколько узлов и вытряхнула монеты на синюю подушку. Все вытянули шеи. Юба подобрал одну монету и пустил по кругу.

— Очень красивая, — сказала Ида. — Ты, Маара, самая богатая из нас. — Она вернула Мааре монету, и та снова завязала узлы на поясе.

— Тебя же могут из-за этого убить, — попытался вразумить Маару Юба.

— Я вижу, вы считаете меня глупой. — И Маара продолжила, отчеканивая каждое слово и вглядываясь в каждого из присутствующих по очереди: — Данн вернулся за мной в скальную деревню. Вернулся с севера, дальше Хелопса он зашел, но вернулся. Никто не заставлял его возвращаться. Если бы брат не вернулся, я бы умерла. Я обязана ему жизнью.

Последняя фраза произвела на всех впечатление. Если тебе спасли жизнь, ты навек должник своего спасителя. Это дело чести.

— Поэтому я попытаюсь. Завтра же. И если я вас больше не увижу — спасибо вам всем. — Маара встала со слезами на глазах.

— Подожди! — Кандас бросила ей мешочек с мелкими монетами.

В спальне Маара прочно завязала пояс с золотом под грудью. Под внимательным взглядом Мерикса стянула с себя зеленое платье, надела выуженную со дна мешка рабскую рубаху, а зеленое платье аккуратно сложила и положила на постель. Мерикс обиделся, схватил платье и стал впихивать его ей то в руки, то в мешок.

— Маара! Неужели мы вдруг стали врагами?

— Откуда мне знать?

— Нет! — возмущенно воскликнул он, и Маара, улыбнувшись, насадила на голову шапчонку, приобретя вид обычной рабыни махонди. Она сняла домашние туфли, и Мерикс тоже засунул их в мешок. Маара положила туфли вниз, к чудесным старым одеждам из сундука Дэймы.

— Не знаю, что тебе и сказать, Мерикс. Жаль, конечно, что я не дала тебе возможности доказать свою способность зачать здорового ребенка. Но, с другой стороны, оно и к лучшему. Окажись я сейчас беременной или с грудным младенцем, что тогда?

— Тогда ты осталась бы со мной.

Когда Маара двинулась к центру Хелопса, за ней наблюдала не одна пара глаз. Конечно, свои следили за ней из окон. Кто еще? За все время проживания в городе она еще ни разу не направлялась на запад; поля, пастбища молочных животных, склады, резервуары, потоки — все это располагалось к востоку от квартала махонди, там она бывала ежедневно. Теперь же Маара решительно шагала в противоположную сторону, сначала мимо уютных домов махонди, мимо садов, по большей части заброшенных, ибо хозяева их покинули город. Весь год своего пребывания в Хелопсе Маара пользовалась защитой общины, привыкла ощущать себя ребенком, глядящим на мир, прильнув к сильной отцовской груди. Но сейчас она должна рассчитывать только на себя. Район особняков остался позади, теперь Маара шагала мимо маленьких домишек, по узким проулкам, где деревья потеряли листву, в воздухе клубилась пыль. Перед одним из домов за забором стояла молочница, за которой в былые времена кто-то ухаживал, кормил ее, поил. Но хозяин сбежал, забыв про животное. Маара открыла калитку, выпустила молочницу на улицу. Может быть, найдет нового хозяина. Маара держалась начеку, полагая, что может натолкнуться на шпионов махонди или хадронов. Пустота домов и улиц поражала. Неужели все сбежали из Хелопса? Ведь какой громадный город! До маячащих в перспективе башен еще далеко, к вечеру бы добраться… Наконец проулок влился в большую улицу, Маара натолкнулась на бегуна со стулом, ждущего клиентов. Наверное, шпион, скорее всего шпион Юбы. Она спросила о цене поездки. Ей показалось, что он сейчас нагло отрежет: «Пассажиров не беру», но парень наморщил лоб, подумал и буркнул:

— Десять.

Она отсчитала ему десять серых монеток, уселась на стул, и носильщик порысил по улице в направлении башен. Данну тоже приходилось выступать в роли носильщика: как с таким стулом на одного, так и со стулом, которые носят двое, держась за ручки спереди и сзади. Маара представила себе мускулистую фигуру брата, бегущего со стулом. Ее бегун тоже жилист, мускулист, но худ неимоверно. Рационы рабам срезали, но до голода городу еще далеко. Он ведь не спросил, куда нести, значит, знал, значит, ему сказали. Маара остановила носильщика там, где упорядоченная система улиц сменилась сутолокой улочек, переулков и проездов, отражающих отвращение первых поселенцев к громадам башен. Здесь уже двигался народ. Сойдя наземь, Маара заметила, что бегун оперся на стул, глядя ей вслед. Она быстро нырнула в харчевню-едальню, состоящую из одной весьма жалкого вида комнаты с несколькими столами и большой стойкой-козлами. На стойке куски хлеба на тарелках и кувшины с водой. Народу немало, но все почему-то враз повернулись в ее сторону. Разве рабы сюда не заходят? Маара почувствовала жажду, выпила стакан буроватой воды, чуть не забыв об оплате — не приходилось ей платить за еду. Забравшись в уголок, она сделала вид, что ничем не интересуется, и сидела, внимательно прислушиваясь к разговорам. О ней скоро забыли. Посетители — сплошь беднота, одежда на них со складов махонди. Все понурые, сутулятся, лица безрадостные. Услышанное Маару не поразило и даже не удивило, ибо, покинув относительное благополучие восточного Хелопса, она уже мыслила так же, как они. Здесь не делали различий между господами-хадронами и рабами-махонди. С точки зрения этих людей, и те и другие — беззастенчивые воры, притеснители, хапавшие все, что можно было захапать, пропускавшие мимо себя лишь жалкие ошметки, достававшиеся бедному люду. Маара поняла, что их комфортабельный пригород — лишь узкая кайма на краю громадного голодного города, льнущего здесь к настоящему центру, точнее — к бывшему когда-то настоящим, ибо город пустел на глазах. Ни махонди, ни хадроны, несмотря на свои густоячеистые шпионские сети, не имели представления, насколько их ненавидят и с каким удовольствием перерезали бы им глотки эти люди. Маара как будто услышала равнодушный голос Кандас: «Ну что ж, недовольные всегда найдутся, во все времена».

Маара сидела, поворачивая ухоженными пальцами стакан с мутноватой водой, через силу жевала хлеб и думала, что всего год назад такая трапеза показалась бы ей пиром. Она представляла себе умницу Кандас, флегматичную Иду, Юбу, о котором она привыкла думать как об отце, доброго и жизнерадостного Мерикса, Дромас, любящую своего мужа сказочной любовью, пожилых сыновей Кандас, Ларису с ее звонким смехом, целительницу Орфну, женщин двора — людей, которые стали семьей Маары и которых здесь ненавидели лютой ненавистью. Диким казалось ей это, необъяснимым.

На нее перестали обращать внимание, лишь иногда ловила она беглый взгляд, любопытный или враждебный. Женщина у стойки за ней следила, явно зная, кто она такая. Сколько ей платили? Главное — кто платил? Маара подошла к ней, спросила, сдает ли она комнаты. Женщина кивнула, спросила подчеркнуто равнодушно:

— Надолго?

— Не знаю. На сегодня, во всяком случае.

По лицу женщины проскользнуло что-то вроде усмешки.

— Вот как? — Усмешка проступила яснее. — Найдем комнатушку.

Маара вышла, внимательно наблюдая, не последует ли кто-нибудь за нею, но никого не заметила. Башни совсем рядом, громадные, безобразные, подавляющие все вокруг. Девушка почувствовала, как растет в ней озлобление против тех, кто построил эти башни, и это чувство связывало ее с людьми, оставшимися в харчевне.