— А что, не могут?

— Нет.

Она хотела спросить, что станется с этими людьми. И что ждет их самих. Но Данн уже заснул. Маара дождалась, пока он проснется, и улеглась спать. С рассветом они позавтракали ворованным хлебом с водой и съели по одному желтому корню. Провизии почти не осталось. Сухие листья оказались настолько горькими, что Маара не смогла их в рот взять. Данн сказал, что их нужно сварить, но не было спичек.

— Ничего, завтра едой разживемся, — пообещал он и улыбнулся, похлопав сестру по плечу. Тут же отдернул руку: из-за валунов послышались голоса, и снова на лицо его вернулось настороженное выражение, а в руке сверкнул нож.

Но все стихло, и Данн вернул нож в специальный узкий карман за пазухой. Он присел возле мешков, вытащил сверток коричневых рубах и две расстелил на камнях. Одну из них лишь вчера сняла с себя Маара. Оба воззрились на эту рубаху с немалым удивлением. Она сверкала как новенькая, разгладилась, лишилась всяких пятен, морщин и потертостей, которыми изобиловала, будучи натянутой на отощавшее тело Маары, таскавшей ее каждый день, почти не снимая, на протяжении многих месяцев. Они смотрели на сияющую рубаху почти с ужасом, оба грязные, пропотевшие, запыленные.

— Как они это делали? — пробормотал Данн. — Эти рубахи, ведра — вещи, не мнущиеся и не бьющиеся… Как?

Он принялся вертеть рубаху, мять ее, тянуть, рвать — бесполезно, ткань не поддавалась. Данн вздохнул, и Маара поняла его ощущения, ибо чувствовала то же самое.

Затем он вытащил из мешка полоску ткани с монетами; все время оглядываясь по сторонам, отделил одну, остальные спрятал. Блестящий тонкий диск остался на сером камне. Оба одновременно вздохнули. Когда сделана эта монета? Тоже ведь очень давно. И сейчас лежит на старом валуне, самая примечательная и привлекательная вещь на много миль в округе.

— Если разменять хоть эту одну монету… — Данн засунул ее туда, где держал нож. — Скажем, что ты мой брат.

— Ага… И как меня зовут? — Вот снова возникший в памяти владетельный Горда велит ей забыть прежнее имя. И она забыла! Она больше не помнила, как ее звали в раннем детстве. И решительно шагнула еще дальше от своего старого имени. — Пусть будет Маро. Данн и Маро.

Они начали спуск, объединенные палкой с бидонами. Среди мертвых деревьев здесь попадались полумертвые и даже полуживые. Возможно, корни их уходили очень глубоко, доставали воду из глубин немыслимых. Сладковатый тошнотворный запах, усилившийся, когда они вышли на равнину. Очень сильный.

— Кладбище, — поморщился Данн. — Очень много народу зарыто.

— Умерли от засухи?

— Война.

— Из-за чего?

— Из-за воды, конечно. Кому владеть истоками реки, которая течет в котловину, в то озеро…

— Кто победил?

— Ха! Какая разница… Все проиграли. И все равно все сохнет.

Запах постепенно ослаб, затем они и вовсе вышли из сферы его действия.

Данн шагал легко и свободно, однако очень осторожно, то и дело вертел головой, поворачивался на любой подозрительный шум, причем иной раз так резко, что Маара дивилась, как его шея выдерживает. Ступни Данна, казалось, сами видели, где пыль, где камень, уверенно и бесшумно перемещали тело хозяина по бездорожью. Маара попыталась приспособиться к его манере ходьбы, перенять ее. Она знала, что впереди люди, а, когда улавливала взгляд Данна, жесткое и холодное выражение его глаз пугало ее. Они подошли к городу, дома которого размерами превосходили все виденные ею ранее, хотя, насколько Маара помнила, дом ее родителей тоже был велик и просторен: окна внизу, окна над ними… Они шагали по улице между безобразными кирпичными строениями, возле которых цвели когда-то сады. Но от растительности остались лишь голые высохшие палки да прутья, окутанные паутиной; в садах хозяйничали скорпионы и пауки. Иные пауки достигали размеров младенца — такой величины был Данн, когда его впервые доверили заботам сестры. Блестящие многоглазия пауков провожали идущих. И ни одной пары глаз людских!

— Люди все погибли на войне? — Маара спросила шепотом, чтобы не обеспокоить пауков, но паутина ближайшего завибрировала, и хозяин ее вылез и вылупил на них все свои восемь глаз.

Данн утвердительно кивнул, казалось, пауку. Никого в городе. Тут она увидела сидящую на пороге дома старуху — кожа, кости да глаза, глядящие на них, а между нею и ними толпы скорпионов. Старуха отбивается от напирающих скорпионов палкой, но ядовитые твари снова и снова бросаются в атаку. Надолго ли еще хватит у нее сил сдерживать натиск нападающих? Скоро рука ее уронит палку и она сдастся беспощадному врагу.

— Пойдем скорей отсюда, — просит Маара. — Не нравится мне здесь.

— Погоди. Тут у них рынок. Был, во всяком случае.

Они вышли на пыльную площадь, в центре которой сохранились покосившиеся прилавки, возле которых скучал какой-то тип неопределенной наружности. У стен окружающих домов копошились скорпионы, два засохших дерева от корней до макушек окутывала паутина, а на солнцепеке развалился большой дракон — так встарь лениво валялись изнемогавшие от жары собаки.

Данн остановился перед одиноким мужчиной, руку держа возле рукояти ножа. Прилавок украшали плоды, свежие и сухие, пакеты сухих листьев, несколько лепешек, мешок муки и пара полосок вяленого мяса, неизвестно какого. Мясо настолько засохло, что запахом не баловало.

Данн вынул коричневую тунику, с которой они возились утром, и Маара увидела, что глаза продавца сощурились, превратившись в узкие щелочки.

— Давно таких не видал, — протянул он. — Вы из скальной деревни, стало быть. Не думал, что там еще кто-то жив.

— Нет там никого больше. Стало быть, больше таких и не увидишь.

— Вы не скальные люди. — Это следовало понимать как «Вы махонди».

Это замечание Данн пропустил мимо ушей. Не выпуская из руки тунику, он спросил:

— Что дашь за это?

Человек, не сводя глаз с лица Данна, выложил перед ним на прилавок шесть плодов, один за другим, добавил пакет сухих листьев, но Данн замотал головой, и пакет вернулся на свое место. Лепешки — Данн согласно кивнул. И застыл в ожидании. Мало. Двое замерли, как будто готовые броситься друг на друга. Дракон не шевелился, как будто спал.

— Воду, — сказал Данн.

Продавец поднял на доски кувшин с желтоватой водой. Данн снял с палки оба бидона и принялся переливать в них воду.

— Ведра твои возьму, — оживился мужчина за прилавком. Данн не ответил, и мужчина добавил: — Сухофруктов дам.

Мешок с сушеными фруктами и ягодами стоял под прилавком. Данн покачал головой, повесил бидоны обратно на палку, лежавшую на плечах у него и Маары.

— Спички есть?

Мужчина усмехнулся, потом рассмеялся.

— И спичек дам. За ведра.

— Забудь. Свечи есть?

На прилавке появились недогоревшие свечи. Данн кивнул, и свечи присоединились к хлебу и фруктам.

Опять они уставились друг на друга. Маара подумала, что, если дойдет до драки, то продавец Данну не противник: тощий, похожий на больного ящера, волосы на голове какие-то безжизненные, как у голодающего.

— Хлеба еще, — потребовал Данн.

Продавец подвинул к нему еще шесть лепешек, одну за одной.

К удивлению Маары, Данн выпустил наконец рубашку, и новый владелец принялся вертеть ее в руках, рассматривать свое приобретение.

«Надо же, — подумала Маара, — то, что я носила годы, стоит чего-то. Свечки, хлеб, вода…»

— Еще есть? — поинтересовался продавец, пряча тунику в мешок.

Данн помотал головой, огляделся, и Маара почувствовала через объединявшую их палку с поклажей, что он задрожал.

— Золото меняешь?

Мужчина засмеялся как-то издевательски.

— Ишь ты! Что на золото купить хочешь? Тут любой из этих домов можно за пару спичек приобрести.

— Меняешь?

— Покажи.

Сверкающий посланец из иного мира снова увидел свет. Данн крепко сжал его в пальцах, поднял до уровня глаз. Продавец вздохнул. За ним вздохнул Данн, потом и Маара.

Глаза продавца сердито сверкнули: