— Не рассказывай мне, что это за закон.

— Хорошо, миленький. Я принесу коробку.

— Я сам принесу. Где она?

— В подвале.

Поднявшись из подвала, он обнаружил, что на диване аккуратной стопкой сложены рубашка, галстук, ботинки, носки, нижнее белье, ремень и — старый серый фланелевый костюм. Жена, примостившаяся на краю дивана, смахивала на привязанный воздушный шар.

— Где зеленый костюм? — спросил он.

— Эли, это твой лучший костюм. Он тебе больше всего идет. Когда я думаю о тебе, Эли, я всегда представляю тебя в этом костюме.

— Достань его.

— Эли, это же «Брукс Бразерс». Он тебе очень нравится — ты сам говорил.

— Достань его.

— Но серый фланелевый гораздо практичнее.

— Достань его.

— Эли, ты всегда хватаешь через край. И в этом твоя беда. Ты ни в чем не знаешь меры. Вот так люди и губят себя.

— Я знаю меру, причем во всем. Вот в чем моя беда. Ты опять убрала костюм в шкаф?

Она кивнула, на глазах ее показались слезы.

— Но почему это должен быть именно твой костюм? И вправе ли ты брать такое решение на себя? Надо же и других спросить. — Больше не скрывая слез, она схватилась за живот. — Эли, у меня вот-вот начнутся роды. И это нам надо? — Она смахнула одежду на пол.

Эли извлек из шкафа зеленый костюм.

— Это не «Брукс Бразерс», а «Дж. Пресс», — сказал он, отвернув полу.

— Чтоб он подавился этим костюмом! — прорыдала Мириам.

Полчаса спустя коробка была запакована. Костюм, хоть он и обвязал коробку веревкой, отысканной в кухонном шкафчике, из нее вылезал. Заковыка была в том, что он слишком много туда напихал: и серый костюм, и зеленый костюм, а в придачу к батистовой рубашке еще и оксфордскую[93]. Так пусть у него будут два костюма! Пусть их будет три, четыре, лишь бы положить конец этому идиотизму! И шляпа — как же без нее! Господи, он чуть не забыл про шляпу. Перескакивая через две ступеньки, он взлетел наверх, стащил с верхней полки стенного шкафа шляпную коробку. Роняя на пол шляпы и оберточную бумагу, спустился вниз и там упаковал ту шляпу, в которой ходил сегодня. Затем посмотрел на жену — она распростерлась на полу перед камином. И в третий раз примерно за такое же количество минут сказала:

— Сейчас точно началось.

— Где?

— Прямо под его головкой — ощущение такое, как будто из живота выдавливают апельсин.

На этот раз он остановился и, вслушавшись в ее слова, был ошеломлен.

— Но тебе же еще две недели носить…

Он, Бог весть почему, рассчитывал, что она проносит еще не какие-нибудь две недели, а все девять месяцев. И поэтому заподозрил: жена симулирует схватки, чтобы он забыл про костюм. И тут же осудил себя за такие мысли. Господи, что же с ним творится! С тех самых пор, как началась эта история с Зурефом, он ведет себя с ней просто-таки по-свински — а ведь за всю беременность для нее сейчас самое тяжелое время. Он отдалился от нее, а, вот поди ж ты, все равно уверен — так и надо: иначе он не совладал бы с соблазном послушать ее нехитрые доводы и не осложнять себе жизнь. Ни за что бы не совладал — вот почему он изо всех сил воевал с ней. Но сейчас при мысли о том, как сокращается ее матка, об их ребенке, его затопила любовь. Он, однако, решил не подавать виду. При таком позиционном преимуществе она — как знать — могла выманить у него обещание не принимать близко к сердцу дела школы на горке.

Упаковав вещи во второй раз за вечер, Эли отвез жену в Вудентонскую больницу. Родить она не родила, но пролежала там всю ночь, и сначала у нее из живота как будто выдавливали апельсин, потом кегельный шар, потом баскетбольный мяч. А Эли сидел в приемном покое под ослепляющим, прямо-таки африканским светом флуоресцентных ламп в двенадцать рядов и сочинял письмо Зурефу.

Подписался, подсунул записку под оттопыривающуюся крышку коробки. Прошел к телефону в углу приемного покоя и набрал номер Теда Геллера.

— Алло.

— Шерли, это Эли.

— Эли, мы тебе всю ночь звонили. В окнах свет, а никто не отвечает. Мы подумали: уж не грабители ли.

— Мириам рожает.

— Дома? — сказала Шерли. — Ой, Эли, вот это блеск!

— Шерли, позови Теда, я хочу с ним поговорить.

Телефонная трубка трахнулась, чуть не оглушив его, на пол, послышались шаги, сопение, кашель, затем голос Теда:

— Мальчик или девочка?

— Пока ничего.

— Эли, ты сбил Шерли с панталыку. Она решила рожать нашего очередного дома.

— Отлично.

— Ничего лучше, чтобы сплотить семью, ты не мог придумать.

— Послушай, Тед, я договорился с Зурефом.

— Когда они уедут?

— Они не то чтобы уедут, Тедди. Но я договорился, и ты и знать не будешь, что они здесь.

— Этот тип одевается как за тысячу лет до наших дней, и я не буду знать? Приятель, о чем ты только думаешь?

— Он оденется иначе.

— Да, и как? В другие траурные одежки?

— Тед, Зуреф дал обещание. Когда он в следующий раз придет в город, он будет одет все равно как ты или я.

— Что? Эли, тут кто-то кого-то дурит.

Голос Эли взмыл.

— Раз он сказал, что переоденется, значит, переоденется.

— Эли, он так сказал? — спросил Тед.

— Сказал. — За эту выдумку он тут же поплатился головной болью.

— Эли, ну а вдруг он не переоденется? А вдруг? Может же такое быть, а, Эли? Вдруг это какая-то увертка или еще что?

— Нет, — заверил его Эли.

На другом конце провода помолчали.

— Послушай, Эли. — Тед наконец собрался с мыслями. — Ну переменит он костюм. Так. Хорошо. Но они все равно останутся здесь, это же не переменится?

— Но ты-то об этом знать не будешь — вот в чем суть.

Тед — само терпение — сказал:

— Эли, разве мы тебя об этом просили? Когда мы облекли тебя доверием, об этом ли мы тебя просили? Сделать этого типа пижоном в наши планы, уж поверь, не входило. Мы считаем, что наша община им не подходит — только и всего. И дело, Эли, не во мне. Еврейские члены общины поручили мне, Арти и Гарри раскинуть мозгами, что тут можно предпринять. Мы поручили это дело тебе. И что из этого вышло?

Эли услышал, как он говорит:

— Что вышло, то и вышло.

— Эли, ты говоришь загадками.

— Моя жена рожает, — оборонялся Эли.

— Это я понимаю. Но постановление о зонировании нам на руку, верно? Мы до этого докопались, верно? Не соблюдаешь муниципальных постановлений, уезжай. Я что хочу сказать: если мне взбредет в голову держать на заднем дворе горных коз, никто мне этого не позволит.

— Не так все просто, Тед. Речь идет о людях…

— Людях? Эли, об этом уже говорено-переговорено. И добро б они были люди как люди, а то — религиозные изуверы. Одеваются, как Бог знает что. А что мне страх как хочется узнать, так это, что у них там творится. Меня, Эли, все больше одолевают сомнения, и я не боюсь это признать. По-моему, все это собачья чушь и надувательство. Парни вроде Гарри они, знаешь, думают-думают, а признаться, что они надумали, — боятся. А я тебе скажу. Послушай, с этими воскресными школами тоже надо бы разобраться. По воскресеньям я вожу мою старшенькую аж в Скарсдейл учиться разным историям из Библии… и знаешь, что она оттуда принесла? Так вот, слушай: этот Авраам, ну там, в Библии, он собирался убить своего собственного сына, в жертву его принести. Так ее после этого стали мучить кошмары, вот оно как. И это называется вера? Сегодня такого типа упрятали бы под замок. Сейчас век науки. Я снимаю мерку с ноги, рентгеновским аппаратом, вот оно как. Доказано, что эти старые байки — ерунда, и я не стану сидеть сложа руки и ждать, когда в моем палисаднике случится такое.