Формально отречение Константина состоялось именно тогда — 22 января 1822 года. Три недели спустя Александр написал ответ: «Любезный брат. С должным вниманием читал я письмо Ваше. Умев всегда ценить возвышенные чувства Вашей доброй души, сие письмо меня не удивило. Оно мне дало новое доказательство искренней любви Вашей к государству и попечения в непоколебимом спокойствии оного. По Вашему желанию предъявил письмо сие любезной родительнице нашей. Она его читала с тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побуждениям, Вами руководившим. Нам обоим остается, уважив причины, Вами изъявленные, дать полную свободу Вам следовать непоколебимому решению Вашему, прося Всемогущего Бога, дабы Он благословил столь чистые намерения».

Чистые намерения Константина были вполне обоснованны. В 1820 году он наконец официально развелся со своей супругой — Юлианой-Генриеттой, в православии Анной Федоровной, и женился на польской графине Иоанне Гудзинской. Второй брак был признан морганатическим, то есть сам Константин имел права на престол, но его дети — нет. Брак с польской графиней состоялся по любви, жена получила титул княгини Лович. Константин был в Варшаве вполне счастлив. Зачем ему такая обуза, как русский престол?

Но наследование — дело серьезное, нужен был более весомый документ, чем простой письменный отказ от престола, и в 1823 году Александр поручил митрополиту Филарету составить манифест о назначении наследником великого князя Николая Павловича. Манифест был составлен, запечатан, а на конверте Александр собственноручно написал: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия». После этого Александр отдал конверт митрополиту Филарету с тем, чтобы тот положил документ в ковчег государственных актов, где и надлежало хранить его без всякой огласки.

Загадочное распоряжение, прямо скажем, потому что «где усадьба, а где пруд». Успенский собор в Москве, а присягу новому императору надо давать в Петербурге, телефонов нет, сразу всего не сообщишь. Великий князь Николай Павлович был в курсе разговоров об отказе Константина царствовать, знал, что его готовят на роль императора, но о составленном манифесте не знал ничего. После смерти Александра I это и привело к длинной проволочке с утверждением Николая на троне, то есть к фактическому междуцарствию и, как следствие, к великой смуте — восстанию декабристов. Что и говорить, так не составляют важнейшие государственные документы — зачем эта таинственность?

Видно, подобная мысль пришла в голову и митрополиту, и князю Голицыну. По совету последнего с манифеста были сняты копии. Князь Голицын сам переписал манифест в трех экземплярах и разослал их в Государственный совет, Сенат и Синод. До времени о существовании манифеста о наследовании трона знали только, помимо троих перечисленных, Константин Павлович и мать Мария Федоровна, наверное, Аракчеев. А. А. Корнилов пишет: «Единственное, что можно придумать в объяснение этого поведения Александра, — это то, что Александр делал все это главным образом на случай своего отречения, а так как отречение могло быть актом только произвольным, то он и думал, конечно, что все дело остается в его руках».

Перед отъездом Александра в Таганрог князь Голицын обеспокоился: государь уезжает на всю зиму, не следует ли обнародовать манифест, мало ли что… Может быть, князь Голицын знал или догадывался о намерении царя отказаться от трона? Но Александр отказался от публикации манифеста: «Положимся на Бога, Он устроит все лучше нас, слабых и грешных». Почему он так сказал? Считал, что еще не решил окончательно, ждал, когда придет нужное время?

Александр уехал из Петербурга один 1 сентября 1825 года. Императрица Елизавета Алексеевна выехала на юг на два дня позднее. Отношения супругов к тому времени очень смягчились, появились и тепло, и дружба, и необходимость друг в друге. И все-таки они поехали раздельно.

Перед отъездом Александр как-то вдруг разом охладел к армии, отменив маневры и парады, отменил он и смотр войск 2-й армии в Белой Церкви. Смотр этот, назначенный на осень, он поручил князю Волконскому.

Отъезд царя из Петербурга подробно описывает Шильдер. Из Каменноостровского дворца выехали в четыре часа ночи. Запряженная тройкой открытая коляска довезла императора до Невской лавры. Там его торжественно встретили митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и монахи. Александр был в фуражке, шинели и сюртуке. Он поспешно направился в соборную церковь, «…перед ракой святого Александра Невского и началось молебствие».

— Положите мне Евангелие на голову, — попросил Александр и встал на колени перед митрополитом.

После службы митрополит Серафим пригласил императора в свою келью.

— Очень хорошо, — сказал Александр, — только не надолго; я уже и так полчаса по маршруту промешкал.

В своих апартаментах митрополит представил государю схимника, отца Алексея, который «просил удостоить и его келью своим посещением». Александр согласился. Келья отца Алексея производила мрачное впечатление. Она была вся обита черным сукном, иконы, лампады, черная узкая скамья. Они помолились вдвоем со схимником, потом Александр спросил: «А где же ты спишь?» Митрополит ответил за отца Алексея: мол, здесь же, на полу, но тот отрицательно покачал головой.

— Вот моя постель. — Схимник отвел Александра за перегородку и указал «на черный гроб, в котором лежали схима, свечи и все, относящееся к погребению».

Не меньшее впечатление произвели на царя напутственные слова схимника:

«— Государь, я человек старый и многое видел на свете; благоволи выслушать слова мои. До великой чумы в Москве нравы были чище, народ набожнее, но после чумы нравы испортились; в 1812 году наступило время исправления и набожности: но по окончании войны сей нравы еще больше испортились. Ты — государь наш и должен бдеть над нравами. Ты сын православныя церкви и должен любить и охранять ее. Так хочет Господь наш».

При всем уважении к таинству смерти эта сцена с «черным, черным гробом» кажется нам сказкой-страшилкой, которой пугают детей, но в XIX веке к этим вещам относились серьезно, поэтому легко себе представить настроение мистически зараженного императора. Ну а что касается нравов, тут схимник совершенно прав.

Александр тяжело расставался со своей столицей, об этом пишут многие современники. Шильдер: «…Государь остановился у заставы, привстал на коляске и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним». Наверное, стоял, наверное, смотрел, но высокая поэтическая картина как-то не вырисовывается. Я понимаю, Данте смотрел на Флоренцию, там — гора, весь город как на ладони. А что можно увидеть у заставы Петербурга, кроме ближайшего забора обывателя? Ведь ни одной возвышенности, город совершенно плоский.

Александра сопровождали в пути начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич, два врача — Тарасов и Виллье, четыре обер-офицера и прислуга. 13 сентября царь прибыл в Таганрог.

Внезапная кончина Александра I в Таганроге привела к трагическим событиям и породила множество домыслов и сплетен. Более того, возникла устойчивая легенда, о реальности которой спорят до сих пор, и дальше будут спорить, потому что счет спорщиков 1:1, и каждый делает выводы исходя из своего жизненного опыта, характера и в последнюю очередь — конкретной информации, много документов было уничтожено, а может быть, и фальсифицировано. Речь идет о таинственном сибирском старце Федоре Кузьмиче, в которого якобы воплотился оставивший трон Александр I.

Тайна смерти Александра Павловича интересовала семейство Романовых весь XIX век, недаром великий князь Николай Михайлович написал книгу «Легенда о кончине Александра I». Это серьезное исследование историка. Николай Михайлович считает, что Федор Кузьмич — чистой воды домысел, Александр I умер в 1825 году и прах его покоится в Петропавловском соборе. Не менее уважаемый и очень дотошный историк Шильдер, который разобрал жизнь Александра I «до нитки», не столь категоричен. Он «допускает возможность исчезновение своего героя из Таганрога и «перевоплощение» его в сибирского отшельника».