Помимо степени влияния на процесс выработки решения, не меньшее значение для высших военных имеет автономность (свобода действий) в реализации своих непосредственных функциональных обязанностей после того, как решение о дозированном или широкомасштабном применении военной силы в ходе кризиса уже принято.
Так, большинство военачальников в ходе корейской войны выражали скрытое или явное недовольство администрацией президента вследствие ограничений на процесс осуществления ими своих командных обязанностей[641].
В отдельных случаях возникали и открытые конфликты. К примеру, накануне высадки десанта в Заливе Свиней в период американо-кубинского кризиса 1961 г. полковник морской пехоты, прикомандированный к ЦРУ и отвечавший за обеспечение взаимодействия между кубинскими контрас и американским командованием, приказал своим подчиненным не подчиняться указаниям политических деятелей из Вашингтона, связанным с корректировкой военных планов.
Вскоре возник новый повод для недовольства военных, вызванный отменой президентом Д. Кеннеди уже запланированного второго воздушного удара, который, по мнению военных руководителей, должен был стать решающим для успеха проводимой десантной операции. Это решение было оценено высшими военными как некомпетентное и повлиявшее на провал операции[642].
Схожая ситуация повторилась в августе 1961 г., после возведения Берлинской стены и решения американского руководства направить в Берлин дополнительную группировку войск. Недовольство военных вызвала чрезмерная «опека» президента Д. Кеннеди, уделявшего особое внимание подготовке и проведению этой операции. Президент вникал во все организационные вопросы вплоть до того, что затребовал биографию командира группировки, выразив недовольство тем, что полковник Г. Джонс не являлся выпускником Уэст-Пойнта. В последующем он неоднократно вмешивался в систему управления войсками, потребовал установить прямую телефонную связь между командиром группы и своим военным советником Ч. Клинтоном. Эти действия вызывали крайнее раздражение высшего военного руководства[643].
Одним из наиболее драматических примеров конфликта между гражданскими политиками и высшими военными в ходе осуществления кризисных мероприятий стало столкновение министра обороны Р. Макнамары и командующего военно-морскими операциями Д. Андерсона в ходе Карибского кризиса. Макнамара значительное время находился непосредственно в оперативном штабе по проведению военно-морской блокады, и его указания вызывали раздражение военно-морских офицеров, рассматривавших их как прямое и необоснованное вмешательство в их функциональные обязанности. В первую очередь это было связано с тем, что министр фактически игнорировал уставные, стандартные процедуры в ходе выполнения флотом поставленных задач и мало заботился о соблюдении иерархии подчиненности. Так, он обнаружил, что один из американских эсминцев находится за пределами установленной блокадной линии, и поинтересовался причиной этого. Он был обеспокоен тем, что для советских судов не будет оставлена относительная свобода действий: своевременно остановиться или отойти. Вначале командующий военно-морскими операциями Андерсон не хотел отвечать Макнамаре из-за присутствия рядом его гражданских советников, не допущенных к секретной информации, но затем признал, что американский эсминец контролирует действия советской подводной лодки. После того как Макнамара потребовал от Андерсона подробно описать действия флота в случае отказа советских судов подвергнуться досмотру, Андерсон швырнул в его сторону военно-морской устав и закричал: «Здесь все написано!»[644]. После словесной перепалки Андерсон в резкой форме все-таки ответил на вопрос министра. Менее чем через год он был уволен со своего поста.
В период Вьетнамской войны президент Л. Джонсон требовал от командования ВВС, чтобы ни одна, даже самая маленькая цель к северу от 17-й параллели не подвергалась бомбардировке без его личного указания. Все это вызывало негативную реакцию американского военного руководства. В конце концов председатель Объединенного комитета начальников штабов в конце 1965 г. выступил с заявлением, в котором, сетуя на «сверхконтроль и регламентацию» со стороны гражданских сотрудников Пентагона, настаивал на большей свободе для полевых командиров в «осуществлении командования на местах…», избавление от того, чтобы «их руки были связаны… теоретиками из вышестоящих штабов»[645].
Нередко столкновения между гражданскими политиками и высшими военными происходили непосредственно в процессе принятия кризисного решения. Так, в начале 1965 г. командующий военно-морскими операциями Д. Макдональд присутствовал на совещании в Белом доме, где в ответ на предложения ОКНШ о расширении масштабов бомбардировок во Вьетнаме гражданские политики выступили категорически против, настояв на ограниченных воздушных рейдах. Позже он неоднократно повторял своему помощнику, что подобный выбор в военном отношении был бессмысленным. При этом, по его мнению, после завершения войны ответственность за подобное решение будет так или иначе переложена на военных[646].
В целом влияние военных на принятие кризисных решений характеризуется различной эффективностью. Оно наиболее эффективно, когда военные выступают против применения силы в кризисных ситуациях. Однако такие примеры относительно редки. Нередко военные не выступают открыто против использования военной силы, но оговаривают возможность ее применения таким рядом условий, который ставит это под вопрос.
В некоторых случаях военные выступают за военный способ разрешения кризиса, но не настаивают на нем безусловно. Наиболее низкое влияние на процесс принятия кризисного решения военные оказывают в том случае, когда открыто высказываются за массированное использование военной силы: эти рекомендации признаются чрезмерными или отвергаются полностью[647].
В послевоенный период Объединенный комитет начальников штабов стремился официально отделить политические решения в ходе кризисов от чисто военных решений, не допускавших вмешательства извне. Однако реализовать это в полной мере не удалось. В мемуарах генерала Коллинза, одного из активных участников войны в Корее, часто говорится о постоянных столкновениях, происходивших на совместных совещаниях между представителями Объединенного комитета начальников штабов и сотрудниками государственного департамента в отношении целей США в корейской войне и способов их достижения[648].
Высшие военные, к примеру в США, с пониманием относились к тому, что кризисное решение, в том числе относительно использования военной силы и начала военных действий, является приоритетной сферой гражданских политиков. Однако, по их мнению, после того как решение о применении силы принято, его осуществление становится полностью компетенцией военных профессионалов.
Но в действительности вмешательство гражданских политиков в процесс реализации военного решения продолжается и после его принятия. Это обусловлено в первую очередь тем, что гражданские политики рассматривают применение военной силы в конкретной обстановке лишь как одно, пусть даже и наиболее оптимальное в данный момент, средство для достижения целей, поставленных в ходе кризиса. Подобный подход, к примеру, постоянно проявлялся в ходе многочисленных американо-северовьетнамских военно-политических кризисов. Политиками Вашингтона бомбардировка северовьетнамских установок ПВО или топливного хранилища в окрестностях Ханоя рассматривались не как решение чисто военных задач, а как средство давления на оппонента и принуждения его к уступкам. Так же рассматривались ими и другие военные меры: наращивание военной группировки в конкретных районах, осуществление военных рейдов и т.д.
