Как сказал еще в 1924 г. Р. Тагор, «…отношения между Китаем и Индией были построены не через причинение страдания, а через принятие общих жертв»[623].
Лидер индийского национального движения Д. Неру, побывавший в Китае накануне Второй мировой войны, вернулся оттуда под впечатлением сходства исторических судеб двух наций. Он считал, что их предназначение взаимосвязано, так как обе нации поднялись из «летаргии и слабости веков» и устремились к «творческим решениям своих монументальных проблем»[624]. Неру верил, что будущее Азии определяется взаимоотношениями двух родственных государств-колоссов. С пониманием он отнесся и к установлению в Китае коммунистического правления после многолетней гражданской войны: он был убежден, что традиции древней китайской цивилизации смягчат марксистские догмы, которые идеологически не разделял.
Поэтому индийское правительство, несмотря на малую популярность подобного политического курса внутри страны, выступило фактическим «адвокатом» коммунистического Китая на международной арене. Это выразилось прежде всего в настойчивом ходатайстве индийского правительства о предоставлении КНР места в ООН, активных попытках посредничества между Китаем и США в ходе Корейской войны. Дружественные отношения Индии и Китая достигли своего апогея вслед за подписанием соглашения по проблеме Тибета в 1954 г. Принципы мирного существования между двумя странами, заложенные в преамбулу соглашения, были представлены как идеальная модель взаимоотношений для других государств. В соглашении подчеркивался двухтысячный период гармоничных отношений между Индией и Китаем, в результате которых между ними установилась тысячекилометровая спокойная граница.
Первоначально на отношения между странами не повлияло все более заметно проявившееся соперничество за лидерство в регионе. Индия не сомневалась в своем первенстве, рассматривая себя как естественного лидера Азии. В связи с этим в Дели были популярны проекты создания азиатской федерации во главе с Индией, чему способствовало и то, что вклад Индии в укрепление мира, в особенности ее попытки по созданию блока неприсоединившихся стран, признавало значительное число азиатских и африканских политических лидеров.
Неру искренне верил в то, что именно ему принадлежит одна из главных заслуг в признании коммунистического Китая мировым сообществом. В частной беседе он охарактеризовал Чжоу Эньлая как «ученика», который обязан ему своим дипломатическим успехом во время дебюта на Бандунгской конференции 1955 г.[625], и в обмен ожидал от Китая уступок по территориальным вопросам.
Неру придерживался благоприятного представления о Китае значительно дольше, чем другие высшие государственные деятели Индии, и поэтому почувствовал себя лично обманутым, когда китайцы попытались силовым путем решить пограничную проблему. Как показали события, он до последнего надеялся, что международный авторитет Индии и былые добрососедские индокитайские отношения сдержат КНР от силовой политики в разрешении пограничных споров. Подобная убежденность основывалась и на общепризнанной приверженности Индии принципу ненасилия и склонности к поиску мирных средств разрешения конфликта.
Наиболее известен среди них принцип сатьяграха, или гражданского неповиновения, наиболее полно проявившийся в борьбе против англичан. Сатьяграхы стремились продемонстрировать истину своей позиции принятием неограниченного страдания, отказываясь от нанесения физического вреда своим оппонентам. По Ганди, этот вред может быть нанесен только в непереносимых ситуациях, когда под угрозой находятся существенные моральные ценности, а другие средства разрешения конфликта исчерпаны.
Как разновидность международной сатьяграхи, рассматривал Неру и свою политику «передовых постов», в результате которой он намеревался достигнуть цели без вооруженного насилия. Индийские посты должны были отграничить спорный район и, одновременно охватывая по флангам китайские позиции, сделать их дальнейшее существование бессмысленным. Таким образом, стратегия Индии заключалась в вытеснении китайцев без обращения к силе. Такая форма конфронтации должна была побудить оппонента сделать выбор между насилием и компромиссом. Столкнувшись в свое время с подобным выбором, англичане нередко уступали из опасения негативной реакции общественного мнения в случае насилия. Неру ожидал, что и китайцы уступят по той же причине. Он был убежден: что использование Китаем силы против Индии восстановит против него общественное мнение в третьем мире, которым Пекин дорожил. Осуждение китайской агрессии, за которым, как верил Неру, должна была последовать политическая изоляция Китая, означало бы слишком дорогую для него цену.
Однако политика «передовых постов» как форма сатьяграхи оказалась неадекватна сложившейся военно-политической обстановке.
Помимо искажений в процессе восприятия значительное и нередко негативное влияние на принятие решения оказывают мотивационные установки политиков. Подобно обычным людям, они подвержены сомнениям, страхам, испытывают личностные симпатии и антипатии, часто внутреннее сопротивление перед необходимостью принятия окончательного решения. В условиях психологического стресса, который в отдельные периоды кризиса может принимать крайне острые формы, политики нередко приходят к выводу, что любое решение связано с огромным риском и чревато тяжелыми политическими последствиями. В подобной ситуации они откладывают принятие решения, ищут дополнительные аргументы в поддержку избранного решения или отрицают свою ответственность за него.
Влияние мотивации и психологического стресса на процесс принятия решения проявляется в различных формах. Так, если политик оценивает возможный риск от принятого решения как достаточно низкий, он может просто проигнорировать поступающую информацию, расходящуюся с избранным решением. Политические психологи определяют это явление как «бесконфликтную инерцию».
Если же возможный риск от избираемого решения оценивается как достаточно высокий, то политик, как правило, стремится проанализировать оптимальность других альтернативных решений. При наличии более или менее приемлемой альтернативы она, как правило, принимается без особой внутренней борьбы. Этот способ принятия решения определяется политическими психологами как «бесконфликтное изменение».
«Бесконфликтное изменение» может приобрести дисфункциональный характер, если по мере развития кризиса первоначальная стратегия лишь слегка, поверхностно корректируется, но одновременно игнорируется широкий спектр альтернативных военно-политических решений. Это происходит чаще всего тогда, когда политик ощущает свою непосредственную личную ответственность за выбранное ранее решение и предполагает, что коренное его изменение может повлечь за собой резкую критику со стороны оппозиции или, более того, взрыв недовольства в общественном мнении страны.
Политик переживает глубокий психологический стресс в том случае, когда осознает размер риска, связанного с принятием окончательного решения, и при этом не видит на начальном этапе приемлемого варианта действий. В подобных случаях политики обращаются к поиску, как правило, наименее рискованного и относительно приемлемого решения. Если же поиск не приводит к успеху, он продолжается на фоне растущей неудовлетворенности от различных альтернативных вариантов решений.
В конечном счете подобная стратегия результируется в феномене «оборонительного избегания», характеризующегося стремлением избежать информацию, вызывающую дополнительный стресс. Политические психологи различают в основном три формы «оборонительного избегания»: откладывание в принятии решения, перекладывание ответственности за принятие решения на других лиц и, наконец, безусловная поддержка однажды избранного решения.
