Он уже забрался в раковину, и на Турецкого были направлены враждебные рожки спрятавшейся улитки.

— Это не допрос. Если понадобится, мы вас, разумеется, вызовем. А цель моего сегодняшнего визита в следующем: я хотел проконсультироваться у вас по поводу наркотических веществ. Разновидности, свойства и так далее. Мне поручено дело о наркобизнесе. А знаний, честно говоря, не хватает, — хитрил Турецкий.

Знаний, пожалуй, хватало. Но Саше хотелось вытащить улитку из раковины.

— Я свяжу вас со специалистами, — сухо, не глядя на собеседника, ответил Висницкий. — Прошу простить, у меня дела.

— Что ж, Илья Николаевич, благодарю вас за время, которое вы мне уделили. — Саша поднялся. Было очевидно, что больше он ничего от Висницкого не добьется. Уже взявшись за ручку двери, Турецкий обернулся. — Я хочу, чтобы вы знали следующее: в ту ночь, когда в казино вашей невестки шла проверка и был установлен факт торговли наркотиками, в ту ночь погиб мой товарищ. Он был застрелен у порога собственной квартиры. За пару часов до смерти он разговаривал с вашей невесткой. Так вот. У вас, разумеется, семья. И простите, если я вторгся в запретную область. Но мой погибший товарищ — это моя семья. И я сделаю все, чтобы найти его убийц.

С этими словами Саша вышел из кабинета, прошел мимо полусонной секретарши, сидевшей как изваяние с прижатой к уху телефонной трубкой, и вышел на улицу.

Александр лавировал среди разнообразного автомобильного потока в достаточно смятенном настроении. Что же это за допрос такой? Но! Во-первых, это был и не допрос. Саша ехал на разведку. И разведка оказалась небезрезультатной. Кое-какое впечатление — надо сказать, очень неожиданное — о господине старшем Висницком он получил.

А сейчас Александр возвращался в служебный кабинет. На сегодняшний вечер у него была назначена еще одна встреча. На допрос, вызванная, как положено, повесткой, должна была явиться Нина Вахтанговна Свимонишвили.

Спустя пару часов Турецкий припарковал «Ладу» около своего дома. Запирая дверцу боевого товарища, поднял глаза. Из окон квартиры струился мягкий, желтоватый свет. Как приятно возвращаться домой, зная, что тебя ждут! Его семейная жизнь имела свою специфику. Сумасшедшая работа, а иногда и неустроенность быта, — вспомнить хотя бы капитальный ремонт дома, когда Ирина вынуждена была просить в очередной раз политического убежища от разгильдяйства мужа у своей прибалтийской тетушки (действительно, Саша вовремя не подсуетился насчет предоставления семейству пристойного временного жилья, следствием чего и стала разлука с женой и дочерью на несколько месяцев). Так вот, все эти частые разлуки вносили в их жизнь периоды отчуждения и даже охлаждения. Но эти же расставания порою наполняли их встречи до краев тем, что называется простым семейным счастьем.

Уже нажав кнопку своего этажа в тесной кабинке лифта, Саша прокручивал в голове разговор с Ниной Вахтанговной. Разговор этот, кроме впечатления от самой грузинки, ничего не дал. Чего, собственно, и следовало ожидать. Саша, сам того не ведая, задавал почти те же вопросы, что и Володя Фрязин. И получал примерно те же ответы. Госпожа Свимонишвили со стойкостью первых христиан, попавших в руки язычников, утверждала, что к торговле наркотиками в казино не имеет никакого отношения, равно как и к смерти Горностаевой («Бедная девушка! Но сама виновата: не торгуй чем попало на рабочем месте!»), равно как и к смерти Гнездина («Никчемный был человек, между нами!»), что никто из ее сотрудников не покидал стен казино в ту злополучную ночь, что девушка-наркокурьер, чью фотографию показывал ей следователь, кажется, по фамилии Фрязин («Что, тоже убит? Какое несчастье!»), — тем не менее девушка эта Нине Вахтанговне также не знакома… и так далее. Она улыбалась презрительной полуулыбкой, стряхивала тонкими, в перстнях пальцами пепел с длинной сигареты («Я закурю, вы позволите?»), и лицо ее оставалось спокойным. Но внимательный взгляд черных непроницаемых глаз был взглядом опасного, настороженного зверя. «Волчица», — вспомнил Турецкий определение, данное грузинке майором Грузановым.

Служебные мысли Александра оборвались, когда в нос ударил умопомрачительный запах жаренного с какими-то душистыми специями мяса.

— Это что, действительно болгарское блюдо? — прокричал Александр в кухню.

— Как заказывал герр советник юстиции! — откликнулась Ирина. — Мой руки — и к столу!

На покрытом белой скатертью столе царствовало фарфоровое блюдо из парадного сервиза семьи Турецких. На нем дымились куски уже упомянутого выше мяса, обложенного разнообразными овощами. Синели запеченные с чесноком баклажаны, блестели зеленые, желтые, красные ломтики болгарского перца. Исходили густым соком мясистые помидоры. На столе горели свечи, стояло шампанское. Его нарядные девочки смотрели на него одинаковым, несмотря на существенную разницу в возрасте, взглядом — взглядом отличниц, выполнивших домашнее задание и ожидающих заслуженную пятерку.

— Какие же вы у меня красавицы! — поставил пятерку строгий учитель, он же глава семейства.

…Уже засыпая и вдыхая аромат Ириных, пахнущих солнцем волос, Саша опять вспомнил Свимонишвили.

«Господи, ну что за работа такая! Даже в постели с собственной женой не отключиться!» — рассердился на себя он, пробуя отогнать неуместные мысли. Не тут-то было! Госпожа Свимонишвили уже смотрела на следователя черными настороженными глазами. Проваливающееся в сон сознание Турецкого вдруг представило грузинку волчицей, стоящей на пороге своего логова и готовой дать отпор каждому, кто покусится на ее жилище.

«Ну да, как в „Маугли“, — вспомнил Саша книжку, которую сегодня читал на ночь засыпающей Нинке. — Но та волчица защищала своих детенышей, свою семью. А кого защищает эта? Свою шкуру и свой бизнес».

Нино Свимонишвили, безусловно, защищала свой бизнес. Но она защищала и свою семью. И то и другое было верно. Но если уж говорить о семейном клане, следует признать, что члены его беспокоили Нино далеко не в равной степени.

Семья Висницких перебралась в Кутаиси в конце сороковых годов из Ленинграда. Переезд был связан с болезнью Илюшиного отца. Инфекционный полиартрит — это непонятное словосочетание преследовало Илью все детские годы. О нем говорили непрестанно как о тяжелом, неприятном, но — главном члене семьи, от которого, к сожалению, не избавиться. Болезнь была, видимо, следствием далекой финской войны, когда отец служил в разведроте и часами неподвижно лежал в белом маскхалате на снегу в сорокоградусные морозы, выслеживая очередного «языка». Потом была Отечественная. Николай Николаевич, закончив курсы, стал связистом и прошел войну от начала до конца без единой царапины. Он был единственным из сверстников, кто вернулся в родной двор на улице Марата. И уже в сентябре сорок пятого весь дом гулял на свадьбе старшины запаса Николая Висницкого и Танечки Кругловой, подружки по детским дворовым играм. А через семь лет после рождения Ильи в суставы Николая Николаевича вполз тот самый инфекционный полиартрит. Врачи разводили руками, ссылались на плохую наследственность — мама отца, Илюшина бабушка, умерла от той же самой болезни, — на последствия войны и в один голос советовали поменять климат. Однополчанин Николая, шумный и веселый грузин Тимур Чичиладзе, и уговорил Висницких поселиться в своем родном Кутаиси. Основным аргументом в выборе места жительства был расположенный рядом с Кутаиси знаменитый курорт Цхалтубо. Как раз «по профилю» отцовской болезни.

Илья помнил, как поразил его этот знойный, пахучий, шумный мир: горбатые, мощенные булыжником улицы, громкие крики ишаков, громогласный говор женщин, раздававшийся из оплетенных густым виноградником дворов, свешивающиеся через литые решетки тяжелые ветви деревьев с налитыми, упругими грушами и персиками.

Родители устроились работать в школу. Мама — профессиональный педагог — вела больше половины школьных предметов. Пожалуй, за исключением тех, что вел отец: трудовое и физическое воспитание, гражданская оборона. Да, этот уже скрюченный болезнью человек зачем-то вел уроки физкультуры у здоровых, вертких, сильных кутаисских ребят. Над учителем смеялись. И Илья очень болезненно переживал его смешное положение. Тем более что оно рикошетом попадало и в него, Илью. Это много лет спустя сын понял, что уроки физкультуры были для отца своеобразным протестом против неумолимо наступавшего конца. А тогда он только и слышал за своей спиной издевательские мальчишечьи голоса: «Вот идет неустрашимый Илико, сын непобедимого богатыря Нико».