Илья очень тосковал по своему северному городу с промозглым сырым ветром, ранними длинными зимними сумерками, тихими и ласковыми старушками соседками. Он ни с кем не хотел дружить. Вернее, была одна девочка… Нино Свимонишвили. Дочь известного в Кутаиси аптекаря была года на четыре младше Илюши. Его часто посылали в дом Вахтанга Свимонишвили за какими-нибудь снадобьями. Он очень хорошо помнил двухэтажный особнячок на маленькой городской площади. Первый этаж его и занимала собственно аптека, а в окнах второго этажа, где располагалась квартира Вахтанга, часто можно было увидеть тоненькую девочку с очень взрослым, строгим взглядом черных глаз. Если же девочки не было наверху, значит, она непременно была внизу, в аптеке, и помогала отцу. Однако дружбы не получилось. Заметив внимание, которое оказывает Илюша дочери аптекаря — а и как было не заметить, если они учились в одной школе, где Татьяна Анатольевна Висницкая была уже директором, — родители на корню пресекли увлечение сына. Ему было запрещено даже разговаривать с Нино.

— Одно дело — покупать лекарства. Действительно, у Вахтанга всегда есть то, чего нет у других… Другое дело — дружить с семьей, где… неизвестно чем занимаются… наркотики… — слышал четырнадцатилетний Илья разговор родителей, считавших, что их мальчик спит.

Жаркое кутаисское солнце и лечебные цхалтубские грязи не помогли Николаю Николаевичу. Он умер, оставив после себя уже двоих сыновей — семнадцатилетнего Илью и семилетнего Сергея.

А через год после окончания школы с золотой медалью Илья вернулся в свой любимый Ленинград, где поступил в химико-фармацевтический институт.

Надежда смотрела в окно. Новогодний стол был накрыт, елка мерцала в углу разноцветными огоньками, а Илюши все еще не было. Что ж, конец года, отчеты, распределение последних остатков скудных государственных подачек, которые в последние дни года обычно кидают, словно кость голодной собаке. Попробуй истратить свалившиеся будто снег на голову миллионы в последние дни года. А не успел истратить — очень хорошо! — миллионы уйдут обратно в государственный карман. Да еще и расчихвостят на очередном правительственном совещании: «Вам давали, что же вы не потратили…» Всю эту иезуитскую бухгалтерию Надежда прекрасно знала: муж был с ней полностью откровенен. Знала, что он придет поздно, но все равно сердилась до слез. Именно сегодня — надо же ей было зайти за результатами анализов именно тридцать первого декабря, — так вот, именно сегодня ей сказали, что операция неизбежна. Что из нее вырежут всю ее женскую сущность, ее женское естество. Чтобы то, что останется, могло ходить, варить обеды, читать лекции. А сколько ей отмерено этих последующих обедов, лекций — неизвестно. И нужна ли она будет Илье вот такой калекой? И все тот, первый и единственный, аборт, сделавший ее бесплодной, а теперь и тяжелобольной, а ее семейную жизнь с молчаливым, сдержанным Ильей Николаевичем полной самоистязания и истеричности.

Они познакомились в Питере, учились в одном институте. Потом Надежда узнала обстоятельства переезда их семьи в Грузию. Сначала Илья поступал в медицинский, но, получив на первом экзамене четверку, испугался, что не выдержит конкурса и ему придется возвращаться обратно. В непрестижном в те годы химико-фармацевтическом конкурса практически не было. Илья поступил без труда. Он жил в коммуналке у какой-то двоюродной тетки и был обычным бедным студентом. Разве что посылки из солнечной Грузии, дружно поедавшиеся всей группой, отличали его от однокашников. У Нади была своя история. Она была единственной дочерью секретаря одного из московских райкомов партии. В десятом классе девушку настигла первая любовь. К сожалению, предмет любви, молодой опереточный тенор, оказался женат. Это выяснилось, когда Надя была на третьем месяце беременности. В благородном семействе разразился шумный скандал, вследствие которого тенор оказался работником колымской областной филармонии. А Надя была выслана «в глушь, в Саратов», коим представлялся грозному родителю, выросшему в рязанском селе, город на Неве. Но все это было уже после злосчастного аборта, на котором настоял отец.

Потом был странный роман со старшекурсником Ильей, который и романом-то назвать было трудно. Так, притулились друг к другу два одиноких, некоммуникабельных человека.

Когда до окончания Ильей института оставалось несколько месяцев, они, испугавшись будущей неизвестно какой судьбы, где надо обретать новые привязанности, подали заявление в загс.

Тут же приехал с инспекторской проверкой Надин отец, установил родословную жениха, его отметки и перспективы и неожиданно дал «добро». После свадьбы, которая совпала с окончанием института и — надо же! — блестящим распределением Ильи Висницкого в Министерство здравоохранения, молодые переселились в столицу. Надя заканчивала обучение уже там.

Тренькнул звонок. Надежда бросилась к двери, путаясь в полах длинного вечернего платья.

— Ну наконец-то! — воскликнула она.

Илья Николаевич бережно поцеловал жену, снял добротное, но немодное пальто.

— Почему так поздно? — слегка надулась Надя.

— Потом расскажу, — ответил Илья. — Можно к столу или тебе чем-нибудь помочь? — спросил он уже из ванной.

— Какая помощь может быть нужна за полчаса до Нового года? Разве что уничтожить то, что я без тебя наготовила.

Илья Николаевич с удовольствием оглядел сияющий разнообразием стол.

— Что ж, давай проводим старый, не добром будет помянут, девяносто третий год. Знаешь, я просто поражаюсь терпению нашего народа. Ведь финансирования никакого… — начал было витийствовать Илья Николаевич.

— Давай все-таки сначала выпьем! — перебила супруга Надежда. — Налей мне водки.

Илья Николаевич удивленно поднял брови, но исполнил просьбу жены. Они выпили. Илья набросился на еду. Надя едва ковырялась вилкой в тарелке.

На экране телевизора появился Президент, поздравляющий россиян с Новым, 1994 годом, понимаешь! Илья, пережевывая холодец, принялся открывать шампанское.

«Почему он так противно жует. И почему было не прийти на полчаса раньше, чтобы не торопиться?» — раздражаясь, думала Надежда.

Илья наконец справился с бутылкой, и шампанское, пенясь, полилось в узкие высокие фужеры.

— С Новым годом, дорогая, — потянул он к ней влажные от еды губы.

— С Новым годом! — чуть не плача неизвестно от чего ответила Надежда.

Минут через десять Надя спросила:

— Так почему ты так поздно пришел?

— Встречались с Сергеем. У него проблемы в конце года. С банками. Нужно было помочь.

— С Сергеем? — возмутилась Надежда. — А он что, со своими проблемами не мог подождать? Насколько я знаю, финансовый год кончается позже, чем календарный!

— Но, Надюша, он мой брат. Зачем же усложнять ему жизнь? Я должен помогать…

— Ты должен? Ему? — Надежда, никогда не любившая и ревновавшая мужа и к брату, и особенно к его жене, завелась: — А ты в нем уверен, в своем брате? Что ты о нем знаешь? Ты в восемнадцать лет из дома уехал. Он без тебя сформировался. Второй секретарь Тбилисского горкома партии! Да они там небось с первым такими делами ворочали, еще до всякой перестройки, тебе и не снилось! Полновластные хозяева города. И что ты думаешь, он здесь под тобой тихонько сидеть будет? Обставит или подставит, помяни мое слово!

— Прекрати, Надя, он мой брат. Это я его секретарем горкома сделал.

— Не ты, а мой отец, — прошипела Надежда. — А он это помнит? Когда он о тебе за все это время вспоминал? Когда кресло горкомовское надо было получить — раз. Когда сына нужно было в институт пристроить — два. Когда горкомы разогнали и на выборах его прокатили — три.

— Перестань, Надя, Новый год все-таки. Ну что ты завелась?

— Потому что… Потому что… мне операция нужна. Еще неизвестно, выживу ли я… А ты ходишь неизвестно где… Я думала, ты на работе… А ты с братом. И Нино, конечно, с вами была, — заливалась слезами Надежда.

— Надюша, что случилось? — подошел к жене и погладил ее вздрагивающие плечи Илья.