Опасно для жизни

Турецкий шел по перрону, посматривая то на номера вагонов, то на двигавшуюся параллельно с ним толпу. Четко выделялись «новые русские», преимущественно молодые мужики в длинных плащах, с неизменными телефонами около уха, в которые выдавались, видимо, ну очень важные указания, что подтверждалось значительным выражением туповатых физиономий. Вот, мол, какие мы крутые! Такой же, только спутниковый, — презент Славы Грязнова в его бытность хозяином частного сыскного бюро «Глория» — лежал и в кармане Турецкого. Но Саша редко пользовался подарком — дороговато, да и стеснялся он на людях пользоваться трубкой. Правда, в Питер «трубу» пришлось взять. Настояли и Меркулов, заместитель Генерального прокурора России, и Грязнов, начальник МУРа, верные друзья и соратники. Связь должна быть непрерывной и надежной!

Александр Борисович снова глянул на толпу. Печально шествовали командированные госучреждений (все поди директора, кто сейчас еще в командировки-то ездит?) с неизменными кейсами в руках и затравленным выражением лиц. Деньги приезжали выбивать, отметил про себя Александр, для своего великого города с областной судьбой. Деньги выпрашивают, а сами на «Красной стреле» катаются. По высшему разряду, усмехнулся он. Молчаливо и скорбно шагавших директоров «забивали» шумные стайки иностранцев — все сплошь старички и старушки, резво катившие чемоданы на колесиках и весело щебетавшие по-английски. Вот бы дожить до такой старости, позавидовал Турецкий. Заработать хорошую пенсию, путешествовать по свету, пожить для себя. Он представил на минуту, как он, сухопарый седой старичок, катит этакий чемоданишко, а рядом семенит старушка Ирина Генриховна, такая же сухощавая, с перманентом на седых волосах, в джинсиках и курточке и почему-то в огромных очках. Она тоже катит свой чемоданчик и говорит с мужем по-английски. Почему по-английски? Потому что в русском варианте такую картину просто не представить. Турецкий даже улыбнулся этому видению, неизвестно почему возникшему в его сознании. Да какие уж там путешествия! Вообще дожить бы до старости. Он снова подумал о Володе Фрязине и помрачнел.

— Добрый вечер, ваш билет, пожалуйста, — услышал Саша обращенный к нему женский голос.

Оказывается, он уже стоял около своего вагона. Протянув приветливой, средних лет проводнице билет, Саша вошел в сияющий чистотой и зеркалами вагон СВ. «М-да, совсем недавно посещал я славный град Петров, — вспомнил он расследование убийства питерского вице-губернатора, продвигаясь по ковровой дорожке к своему купе. — А до этого? Ну да, дело Канстантиниди 1. Тогда провожала меня, помнится, веселая компания: Грязнов с Ниной и Карина. А в Эрмитаже, как сейчас помню, взяла в клещи любвеобильная дама Вероника Моисеевна. Да, не очень-то приятное воспоминание о петербурженках оставила эта дамочка», — опять усмехнулся Турецкий. Сколько воды утекло! Грязнов расстался с Ниной. Карина, слава богу, вышла замуж, избавив Турецкого от угрызений совести по поводу загубленной роковой любовью жизни. Все проходит!

«Ну вот, в одном купе с женщиной!» — досадливо поморщился Александр Борисович, остановившись в дверях. — Сейчас начнется: «Выйдите, пожалуйста, не заходите, пожалуйста…»

— Добрый вечер, — произнес он вслух.

Стройная, выше среднего роста женщина в светлом плаще обернулась и улыбнулась Турецкому.

— Добрый вечер, — ответила она звучным, каким-то виолончелевым голосом. — Не заходите, пожалуйста! Я сейчас плащ сниму, вещи устрою и предоставлю вам возможность расположиться, — продолжая улыбаться и поправляя коротко стриженные каштановые волосы, проговорила она.

«Что и требовалось доказать!» — сказал себе Турецкий. Но никакой досады уже не было. Стоя в проеме, он невольно любовался ее легкими движениями, вдыхал свежий аромат духов.

— Прошу. — Женщина вышла, жестом пригласив Александра в купе и глянув на него большими, внимательными серыми глазами.

Проходя мимо нее, Александр почему-то вдруг смутился и едва не покраснел. «Этого еще не хватало!» — одернул себя «важняк».

Турецкий повесил на плечики куртку, сунул под полку сумку, достал из кармана неизменный «Честерфилд».

— Пойду покурю, — сообщил он почему-то попутчице.

— Пожалуйста, — разрешила та, усмехнувшись уголками рта и опять глянув на Сашу внимательными умными глазами.

«И очи как рентген просвечивают нас! Надо бы поменяться, — думал он, заглядывая в соседние купе. — А то рядом с этими очами и не уснешь». Но вагон, как назло, был укомплектован исключительно мужской половиной человечества. А предложить сероглазой красавице «обменять» себя на другого мужчину было бы как-то совсем глупо и оскорбительно для дамы. В тамбуре никого не было. Поезд плавно тронулся. Поплыл назад и быстро исчез из глаз почти пустой перрон. Александр глубоко затягивался, глядя в темноту, разрезаемую светом фонарей. Очередная желтая вспышка высветила из мрака трехногую анкерную опору силового трансформатора. Металлический корпус был выкрашен серой краской, на которой четко выделялась черного цвета надпись: «Осторожно! Опасно для жизни!»

Турецкий отпрянул от окна. Последние события вновь встали перед глазами.

…Володю Фрязина хоронили в субботу. Непривычно жаркую для последних дней августа погоду сменил какой-то очередной циклон, обрушившийся на столицу проливным дождем. Словно сама природа оплакивала молодого, здорового, замечательного парня, не успевшего оставить после себя ни дома, ни дерева, ни сына. Турецкий стоял у открытой могилы, подняв воротник куртки. Капли дождя непрерывно стекали с кожаной кепки, попадая за воротник, но он не замечал этого. Александр смотрел, как бережно опускали могучие муровцы гроб с телом Володи в набухавшую влагой землю, на его интеллигентную маму, тихо вытиравшую уголки глаз белоснежным платочком. На русоволосую девушку, которая поддерживала Елизавету Никитичну под руку и гладила рукав ее старенького плаща. На двух муровцев, державших огромные, открытые зонты над этими прижавшимися друг к другу женщинами и тщательно следивших, чтобы на них не упала ни одна капля. «Вот, и зонты над ними держат, как над семьей Президента, — думал Саша, глядя на маму и невесту Фрязина. — И караул есть почетный, и из автоматов сейчас грохнут. Да разве нужны им эти почести посмертные? Им Володя нужен, живой…»

Турецкий услышал Славу Грязнова, говорившего у могилы слова последнего прощания. «…Мы отомстим…» — раздавался его глухой голос. Саша почти не слышал друга. Чувство вины холодным обручем сжимало сердце. Зачем он отпустил Володю в МУР! Глядишь, был бы под боком, может, был бы жив. «Перестань!» — одернул себя Турецкий. — При чем здесь МУР? Просто работа у нас такая. В МУРе ли, в прокуратуре — все едино. «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты…» — вспомнил Турецкий строки любимого в юности Семена Гудзенко. «Это про Володю, — подумал он. — А что до МУРа, так как было не отпустить, если человек принял решение?»

С Володей Фрязиным они познакомились при расследовании серии убийств, прокатившихся по стране и даже за ее пределами 2. Жертвами были люди весьма известные, имевшие либо большую власть, либо большие деньги. Либо то и другое. Турецкий включил Фрязина, тогда новоиспеченного следователя межрайонной прокуратуры, в свою оперативно-следственную бригаду. Этот застенчивый паренек оказался весьма толковым следователем и вообще своим человеком, что не преминул отметить Вячеслав Иванович Грязнов, начавший активно переманивать парня в свое ведомство. Следствие по этому делу приняло неожиданный оборот: оказалось, что убийца — потомственный кадровый офицер, в общем-то достойный уважения человек, храбро сражавшийся в Чечне и потерявший там не один десяток товарищей. А его жертвы — подонки, так или иначе причастные к развязыванию этой кровавой бойни. Но Володю Фрязина потрясла более всего смерть молодой журналистки, Жени Клейменовой, собравшей большой материал о неблаговидной роли в чеченских событиях молодых «серых кардиналов» — референтов, пресс-секретарей, спичрайтеров, которые и вершили большую политику за спиной своих патронов. За собранный компромат Женя поплатилась жизнью, а заказчики ее убийства остались на свободе, при своих должностях. И сегодня мелькают на телеэкране почти ежедневно. Тогда Фрязин и сказал Турецкому: