— Вот что, вы оба мне категорически не нравитесь! Я вам предписываю нынче вечером напиться. Чтобы завтра я имел возможность разговаривать с нормальными людьми, адекватно воспринимающими действительность. Все ясно?

— Ясно, — в один голос ответили приятели, поднимаясь из-за стола.

Турецкий и Грязнов ехали по вечерним улицам. Было решено без слов, что едут они домой к Вячеславу Ивановичу. Дабы неукоснительно выполнить указания заместителя Генпрокурора России.

— Знаешь, — гудел Слава, — ведь знаю, что преступницы передо мной. Что ненавидеть их должен. Но когда они кинулись друг к другу, обнялись и замерли… Это, заметь, в СИЗО, на очной ставке.

— Ты им встречу устроил? — спросил Турецкий, глядя в окно.

— Ну я, — нехотя ответил Слава. — Нужно было очную ставку провести. Вот, представь, они обнялись, замерли. И смеются! Только глаза у обеих влажные… Саша рассеянно слушал друга, думая о своем.

…Он в который раз вспоминал, как они приехали к Наташе домой. Как он втащил два пакета, наполненных кучей всякого разного, купленного по дороге. Пока Наташа отмокала в ванной, он накрывал стол, подходя каждую минуту к закрытой двери и спрашивая: «Где у тебя тарелки?» — Или: «Где у тебя ножи?» — надеясь подкоркой, что она откроет дверь. Но дверь не открылась. Как они сидели потом всю ночь на ее уютной кухне и не могли наговориться. Он все порывался налить ей шампанского, а она все отказывалась, говоря, что ей положены наркомовские сто грамм. За бой на передней линии фронта. И он наливал ей коньяк.

— Твой гениальный доктор говорил, что тебе нужно пить горячий чай. И побольше, — беспокоился при этом Александр.

— Ты его не понял. Под чаем он подразумевал именно коньяк, — объясняла предписания коллеги Наташа.

Он все пытался накормить ее всякими вкусностями. А она все отказывалась, уверяя, что за время своего заточения набрала пару килограммов от неподвижного образа жизни. Он любовался ею каждую секунду. И робел как школьник.

Они сопоставляли свои действия, ощущения на протяжении того времени, когда она была в плену у бандита.

— А когда ты понял про бешеную собаку? — спрашивала Наташа.

— Почему ты произнесла строки Гудзенко? Он мучил тебя? — спрашивал Александр.

Потом она показывала семейные фотографии. Те, на которых была совсем маленькой девочкой.

Ему почему-то непременно хотелось увидеть ее маленькой девочкой. Они сидели рядышком на диване и рассматривали снимки.

А потом… Потом была их единственная ночь. Вернее, утро, потому что за окном уже светало…

Потом он вспомнил, как она провожала его на поезд. Как они бродили по перрону, сцепив пальцы. «Пассажиры, займите свои места», — гнусавила простуженная проводница.

— Как я буду жить без тебя? — спрашивал Александр, сжимая в своих ладонях ее лицо. «Пассажиры»… — продолжала гнусавить проводница.

— Мы просто заболели. Это острая инфекция, она протекает тяжело. Но потом наступает выздоровление, — отшучивалась Наташа, пряча глаза.

— Оставь свои диагнозы! — сердился Саша. — Я буду звонить тебе. Я буду приезжать!

— Нет, — покачала головой Наташа, забирая его пальцы в свои ладони. — Саша! То, что возникает между нами, — это слишком серьезно. Это тоже опасно для жизни… Для спокойной жизни твоей семьи. Для моей свободной и спокойной жизни.

— Но как же? Как мы будем друг без друга? — снова сжимал ее лицо Александр.

«Пассажир, вы едете или остаетесь?» — прогнусавила проводница в сторону Турецкого.

Поезд тронулся, Саша на ходу впрыгнул на ступени вагона, глядя, как отдаляется и исчезает в темноте перрона светлый плащ.

— Грустишь? — услышал Александр голос Грязнова.

— Грущу, — ответил Турецкий, ничуть не удивляясь проницательности друга.

— А всё петербургские женщины! Губят они нашего брата, москвича.

— Где-то я уже слышал эту фразу, — рассмеялся Александр.

— Привет тебе от Гоголева. Звонил нынче. Машина остановилась. Вячеслав вышел.

— Мне бутылочку «Смирновской», — сказал он двум молоденьким продавщицам. — У меня в машине друг больной. Так что вы уж, пожалуйста, побыстрее.

— Совсем, что ли, больной? — хмыкнули продавщицы.

— Да. В очень тяжелом состоянии… А знаете, девушки? Давайте-ка лучше парочку, — поправил себя Грязнов, подумав, что лечение должно быть действенным, клиническим. В смысле — клин клином…