Двери лифта открылись, и свет из коридора на мгновение ослепил их.
Они остались наедине, или что-то вроде того.
— Сюда, — кивнула она.
Подойдя к двери, она открыла ее и вошла внутрь, пригласив его.
Он прошел следом за ней.
Комната выглядела впечатляюще, она отличалась высоким потолком, который находился в добрых пятидесяти футах над головой Сент-Сира и был украшен витражом, отражавшим солнечные лучи всеми цветами радуги и складывавших их в изумительный узор. Все стены были белые, почти что ослепительно белые, украшенные только несколькими картинами Тины. Еще две двери вели в другие комнаты, а большое окно с решеткой сорока футов в длину было способно осветить всю комнату. Сама комната была примерно шестьдесят на шестьдесят дюймов.
— Видите? — спросила она, робко улыбнувшись.
— Очень мило.
— Я рада, что вам нравится.
— Это вы нарисовали? — спросил он, подойдя к ближайшей картине, хотя по стилю и подписям, таким же, как на пятом этаже, отлично понял, что они ее.
— Да, — в ее тоне не прозвучало ни капли гордости.
Он вгляделся в портрет и узнал Джубала в человеке, изображенном на нем, только он был исключительно синего и зеленого оттенков — будто ты смотришь на него сквозь потрескавшееся цветное стекло.
— Мне нравится.
— Тогда вы ничего не понимаете в искусстве, — ответила она. Обернувшись, он увидел, что она говорит на полном серьезе, хотя в ее голосе промелькнула толика мрачного юмора.
— Вот как?
— Вам нравится цвет и форма, — принялась объяснять она. — Но если бы вы знали все критерии, по которым оценивают картины, вы бы поняли, что она неудачна.
— А остальные?
— Тоже провалы.
— А в коридорах наверху… — начал он.
— Катастрофы, — сказала Тина, посмеиваясь без капли веселья.
— Ну, — сказал Сент-Сир, — Насколько я могу видеть, у вас есть талант.
— Чепуха.
Посмотрев на нее, он заметил свет, отражавший всю глубину ее темных глаз, тот же самый свет мерцал в ее волосах, переливаясь тысячей оттенков от угольно-черного до темно-синего.
Бессознательно его взгляд скользнул вдоль ее стройной шеи, опустился ниже — к округлостям грудей. Сент-Сир почувствовал, как его руки поднимаются, движимые желанием погладить ее грудь, ему вдруг подумалось, что это она заставляет его руки двигаться.
Почему-то детектив вдруг вспомнил тот кошмар, от которого его разбудил биокомпьютер перед обедом, и ему казалось, что этот сон как-то связан с происходящим, но только как…
Его взгляд продолжал путешествовать вниз, вдоль ее тонкой талии, чувственного изгиба бедер, длинных притягательных ног, едва прикрытых шортами. Она была босиком. Почему-то эта деталь заинтересовала его больше, чем все остальное.
Перенаправляю твое внимание, — обратился биокомпьютер к эмоциональной половине кибердетектива. — Нельзя, участвуя еще и физически. Это может привести к эмоциональной привязанности, и ты, конечно, понимаешь, что это может помешать твоей работе и способностям, как симбионту.
Детектив попытался послать компьютерную часть подальше.
Сент-Сиру до сих пор хотелось дотронуться до нее, привлечь к себе, чтобы почувствовать, такая ли мягкая ее оливковая кожа, как выглядит. В то же время, биокомпьютер очень тонко влиял на него, в конце концов заставив детектива смотреть девушке только в лицо.
— Если вы считаете себя ужасным художником, то почему не перестанете писать картины? — спросил он.
Она горько засмеялась, смеялась она так усердно, что скоро смех закончился сдавленным кашлем. Когда она снова могла говорить, ответила:
— У меня нет выбора. Я ничего не могу делать, кроме как рисовать, писать, лепить, делать эскизы…
— Конечно, вы…
— Нет, — перебила его Тина. — Вы знаете, что я прошла гипноманипулятор в возрасте трех лет по настоянию отца? Знаете ли, что это означает?
— Не совсем, — ответил он. — Каким-то образом он гарантирует, что вы раскроете весь свой творческий потенциал.
— И привязывает вас к этому.
— Я не понимаю, — нахмурился он.
— Каждый из нас, кажется, родился с определенными способностями, — ответила Тина, подойдя к окну и повернувшись к нему спиной. Ее темные волосы и смуглая кожа казались светлыми на фоне ночи. — Дэйн, например, унаследовал писательские способности, как Бетти и Доротея. У мамы удивительные музыкальные способности. Отец, как и я, имеет талант в искусстве.
Сент-Сир выжидательно молчал.
— После того, как вы прошли психологический гипноманипоулятор, раз впустив его в свою голову в поисках основного таланта, вы привязаны к тому, что он нашел. Я должна рисовать. Весь мой мир — это живопись и графика, я получаю удовольствие, заканчивая день чисткой кистей.
Отойдя от окна, она встала рядом с автопортретом, выполненном в оранжевом и желтом оттенках.
— Раньше я пыталась убежать от этого, — продолжила она. — О-о, было время, когда я чувствовала отношение к самой себе, к своим неуклюжим пальцам, к ограниченному зрению, злилась, бросала и не хотела возвращаться к рисованию снова. Но через несколько дней после того, как я бросила рисование, гнев прошёл. Я нервничала все больше… Мне не терпелось вернуться, чтобы попробовать еще раз, сделать все лучше, чем было раньше. Я знаю, что не смогу сделать лучше, что мой талант имеет какие-то границы, знаю, что я хороший художник, но не великий. Но я всегда возвращаюсь к рисованию. Всегда по новой беру в руки кисть. Снова и снова одурачиваю себя. Никогда не могу продержаться дольше недели или двух без живописи. Иногда три.
— Может быть, все ваше стремление…
Она продолжала говорить, будто не слышала его:
— Каждый, кто прошел гипноманипулятор узнает, свое призвание. Если его талант огромен, велик, он живет словно в Аду. Он не умеет ничего, кроме заданного гипноманипулятором — и он знает, что никогда не сможет делать это так хорошо, как только можно. И потом, стремление, как вы сказали.
Значит, она все-таки слушала его.
— Гипноманипулятор мотивирует. В конце концов, вы можете сделать только одну вещь, вы хотите делать только одну вещь, но вы никогда не сможете делать это так хорошо, как вам хочется.
— Остальные думают так же? — спросил он.
— Хотя они не говорят, но они это чувствуют.
— Незаметно, — сказал Сент-Сир.
— Правда? — она повернулась лицом к нему. Ее это больше не трогало, не злило. Ровным голосом она спросила:
— Вам не кажется, что семья слишком спокойно восприняла смерть Бетти?
— Ваша мать плакала.
— Подтверждение моей теории, — ответила Тина. — Она прошла гипноманипулятор позже всех остальных. Отец прошел еще ребенком, как и все остальные. До свадьбы мама не знала своих талантов. Поэтому она самая нормальная.
— Я не понимаю, как связаны гипноманипулятор и слабое проявление эмоций в вашей семье.
— Очень просто, — ответила она с улыбкой, совсем на улыбку не похожей. — Каждый из нас наделен какими-то способностями, и мы все очень привязаны к ним, несмотря на ограниченность. Поэтому непросто заботиться о других людях, беспокоиться о них, когда ваша энергия и жизнь связаны с вашим талантом.
— Вы забываете, что здесь произошли еще два убийства. И ваша реакция на третье оправданна.
— В первый раз реакция была такая же, — сказала Тина. — День или два траура, а затем все опять вернулись к работе — лепить, проектировать, рисовать, строить… — посмотрев на картины слева, она громко вздохнула. — Похоже, все эти эксперты по манипулятору совершенно не понимают, что невозможно создавать шедевры без личной жизни. Если любовь к искусству превыше всего, то все это мастурбация. Если жизнь, люди, окружение уходят на второй план, то нечего нарисовать, нечего запомнить.
Хотя он не был, как она тонко заметила, очень внимательным человеком, — он любил яркие цвета, смелые линии, приятные формы, громкую и живую музыку в любой день; к черту достойные и благородные критерии — Сент-Сир увидел ее глубокие, ужасные страдания, которые, как бы она не описывала, ему никогда бы не удалось понять до конца. Ему вдруг показалось, что, как полная гармония в искусстве ускользает от него, так же и ее чувства — ускользают от него. Детектив почувствовал, что она не могла заснуть ночью, любой ночью, и этой не сможет — и что она порвала больше картин, чем оставила. Он не сказал ничего, потому что не знал, что могло бы подбодрить ее — или как-то отреагировать, раз уж на то пошло.
