Но!.. Булгакову – булгаково, Пелевину – пелевиново, а Орлову — орлово. Каждой стреле — свою лягушку, а каждой лягушке — свое болото.

И второй куплет «Стрелы» менялся если не со скоростью локомотива, то со скоростью хорошо упитанной летней мухи, напившейся легкого церковного вина.

Вагонов поезда тебе не сосчитать, В тех, что к Востоку, там — грязнее (пьянее), Кто Богу душу от тоски решил отдать, Того – в окно, и побыстрее…

или

Никто не помнит, чтобы поезд тормозил, Никто не прыгал в ночь глухую, Здесь верят — есть на свете лишь вагонный мир,

Где бьют, и любят, и воруют,

И этот мир в меня вонзился

Летящей огненной стрелой.

После проигрыша следовало торжественное заключение:

Все невозможное ты сделал — Ты спрыгнул с поезда живым!

Покойников в моем поезде можно было выбрасывать в окна и по другой причине:

Вагонов поезда тебе не сосчитать, Последний в небе затерялся, Умерших в окна здесь приказано бросать, Чтоб поезд с ритма не сбивался.

– Пушкина! Еше немного! — грохотал в трубке голос неугомонного Дуба. — Глобальнее, мать, глобальнее! Мысли!

«Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром, — сказал Хан» (если у вас в руках «Желтая стрела», изданная «Вагриусом» в 1998 году, то смотрите стр. 19). Это фраза стоит целого состояния в швейцарском банке.

FLASHBACK (возможно, с художественным преувеличением)

Вспоминается вот какой эпизод из прошлой жизни, когда каждый день с 9.00 до 18.00 я работала прилежным младшим научным сотрудником в одном из научно-исследовательских институтов. Что я там делала? Переводила с английского и испанского всякие международные документы о взлетно-посадочных полосах, службах управления воздушным движением, регулярно ездила на овощные базы перебирать гнилую капусту и картошку или в подшефный совхоз «Снегири» — выдергивать из хорошо утрамбованного сапогами колхозников грунта стойкие к насилию турнепс и свеклу. Выдергивать и складывать в безнадежно устремленные вершинками к небесам холмики. (Так, кстати, родилась песня «Турнепс» для группы РОНДО, когда ею руководил Михаил Литвин. Существовавшая в те времена цензура усмотрела в милом рассказе о жизни бывшего студента и его трудовых буднях в подшефном совхозе антисоветскую пропаганду и запретила не только эту песню, но и литвиновскую группу. В списках запрещенных коллективов, с легкой руки соответствующих органов, эта компания фигурировала именно как «Турнепс», по названию моего совершенно невинного опуса.)

С едой в родной стране в 80-е годы было напряженно. Это сейчас, в эпоху дикого капитализма, можно набить пузо до отвала всякой дребеденью, а если не на что набивать — просмотреть до дыр экран с рекламой бульонных кубиков «Магги». Если, конечно, голубоэкранный друг не успел еще накрыться и не потребовал выделить энную сумму на замену своих собственных потрохов.

Продовольственная проблема решалась по команде сверху: работники государственных учреждений (а других тогда не было) мобилизовывались на создание подсобных хозяйств.

– А почему бы нам, товарищи, не приступить к разведению кроликов? – спрашивала председатель(ница) партийного комитета нашего отдела, даря мужчинам сияние незабываемых голубых очей, а женщинам — превосходство любимицы венца творения над сделанными всего лишь из ребра конторскими балаболками. Идея вскармливания длинноухих кормильцев мгновенно всколыхнула народные массы. Сотрудницы засюсюкали, живо представляя себе, как они тискают пушистые комочки, совершенно забывая при этом о привычке всех существ прозаически какать и писать. Джентльмены (разного научного достоинства) не на шутку загрустили, предвидя свое далеко не завидное будущее: рассвет, понимаешь, роса россыпью, вдалеке рев жаждущих дойки буренок и стройные ряды городских дипломированных умников, косящих клевер для проклятых одомашненных зайцев.

– Ухаживать за животными будем в три смены, — продолжала бредить парткомитетчица, и на щеках у нее алыми революционными гвоздиками расцветал лихорадочный румянец, — клетки в несколько этажей планируется построить за зданием института.

– Замечательно! — воскликнула с восторгом такая же, как и я, беспартийная подруга, обязанная посещать все открытые партийные собрания, дабы быть в курсе направления генеральной линии (читай: «поезда»).

– Сразу после работы мы все переодеваемся и…

Знакомые мне уже лет 5 русские, еврейские и татарские лица коллег-сотрудников странным образом начали желтеть, черты — меняться и приближаться к ярко выраженному азиатскому типу, распространенному на берегах реки Хуанхэ.

– Прошу слова! — полковник авиации в отставке, пахнущий польским одеколоном, с лихим коком на голове, вытянулся перед братьями по партии, словно услышал команду «Смирно!». – Вдоль взлетно-посадочной полосы на аэродроме, товарищи, в Шереметьево, много неиспользованной земли (пауза). Я предлагаю вынести на обсуждение соответствующих партийных и руководяших органов института вопрос о посадке на этой пустующей площади кар-то-фе-ля (пауза)/ Мы бы окучивали этот картофель и сдавали бы Родине полученный урожай…

Количество китаеобразных карапузиков неустанно множилось. Они улыбались с книжных шкафов, набитых юридической литературой, и крутили тонюсенькими пальцами у виска, по-детски намекая на сумасшествие присутствующих, выковыривали звездочки из погон второго авиационного полковника в отставке, из бровей которого при желании можно было бы наплести ямайские косички-дрэды.

– Дайте высказаться беспартийной единице! — неожиданно холодным, но громким голосом сказала я, зная, что выступления не имеющих партийного билета лиц на открытых собраниях поощряются и считаются свидетельством заинтересованности населения в жизни партии.

– Вы напоминаете сейчас китайцев… времен китайской культурной революции, — с эмоциями справиться было трудновато, появившаяся откуда-то из глубин организма злость на разыгранный спектакль била через край. – Если вам прикажут плавить металл в самодельных печах в деревне, вы, что же, согласитесь?!

Такой выпад был равносилен срыву стоп-крана или уничтожению одним ударом оконного стекла в вагоне… Нет, я тогда еще не была готова прыгать под откос, но руку уже о стекло порезала.

– Что она себе позволяет! — кричал полковник, отец «картофельной» инициативы. — Какие мы ей китайцы?!

– Что тут вообще эти беспартийные делают? – вопрошал некто, недолго просидевший у нас в комнате, но успевший переписать детским округлым почерком на большие листы в клеточку все международные инструкции для диспетчеров воздушного движения. — Что тут вообще эти беспартийные делают?! — повторил он на пару тонов выше, и я вдруг осознала, что я убийца. Жестокая, мерзкая джинсовая тетка, отправившая на тот свет запросто, без малейшего раскаянья, мечту бедного шизофреника о его единении с частью природы, пусть засаженной в ряды тесных клеток, пусть зачастую дохнущей от чумки.

– Им нельзя давать траву с росой, они от росы умирают, — тихо и печально произнес некто, возвращаясь к теме кроликов. Его трогательный шепот перекрыл отчаянные визги и писки партийной тусовки…

Этот поезд вручную не остановить, меняется только бригадир, иногда одичавшие ковбои убивают машиниста, но ему на смену холеные руки командиров безумной ж/д тут же из картонной коробки достают новенького сменщика в мундире с иголочки.

Идея о ждущем нас впереди взорванном мосте, где все, собственно, и кончится, балансирует на грани воплощения в жизнь. Похоже, что диверсанты уже родились и неплохо натренировались, запущенная АРИЕЙ формулировка «наш ум — генератор зла» работает в полную силу.

На этом месте поток моего сознания и река воспоминаний на заданную тему были бесцеремонно перекрыты приездом в Зеленый театр московского парка Горького калифорнийской группы DEFTONES, чрезвычайно модной среди молодежи. По крайней мере, летом 2001 года.