Концертное отступление

Гнусные сплетники распространяли слухи о том, что эти парни из калифорнийского городка Сакраменто нагло тырят музыку у KORN и LIMP BIZKIT, кто-то безоговорочно заносил их в категорию рэп-кора, кто-то — в нео-металл. В Паутине эти характеристики перечеркнули, заявив, что DEFTONES купаются во флюидах новой волны. Глядя на упитанных калифорнийцев, бесившихся на сцене Зеленого театра 26 июня, я сделала несколько приятных для себя выводов . Во-первых, скейтбординг — чумовая штука, раз он выявляет таких персонажей из жующей биг-маки толпы и способствует их оголтелости (вспомним еще группу GUANO APES с их гимном этому экстремальному виду спорта). «Дефтоновцы» давно прикалываются к чудо-доскам на колесиках. Во-вторых, не сходя с облупленной скамейки театра, я почти угадала тайну вокалиста Чино Морено. «Слушай-ка, — сказала я сидевшему со мной по соседству поэту Аркадию Семенову, известному в рок-н-ролльных кругах как Солдат Семенов, — а ведь поет так же нервно, как Бьерк… Стонет, причитает, маниакалит, а потом — как сорвется в эту разруху, как заорет, словно кипятком ошпаренный…» Оказалось, что Морено тащится от певиц Пи Джи Харви и Шале, считает их как бы проявлением своей скрытой женской сущности. Между прочим, там, где хрипит Харви, там и Бьерк танцует в потемках. Совсем неподалеку.

Кого-то у самой сцены малость придавили. Морено пытался вразумить танцующих на чужих костях, что, дескать, не надо своих топтать — они, эти свои, тоже люди. Топтуны-садисты думали, что заморский гость рассказывает им о чем-то своем, сокровенном, и пытались приложиться к ручке вокалиста. Вообще-то вся интрига концерта закручивалась вокруг именно этого кручинистого парня, и сводилась к следующему: упадут штаны с его далеко не тощей задницы при очередном припадке антибуржуазной ярости или же не упадут? Фантазия знатоков разыгралась не на шутку: портки все-таки падают, а там — вместо лучезарной сакраментовской попы лицо Тони Йомми из BLACK SABBATH. У которого крутой-трижды-крутой Морено отказался петь на сольнике. Еще секунда, и… АН нет, не упали… И не потому, что по-хитрому держались на ремне, а потому, что непосредственно в текстах «Белого пони», их третьего альбома, никакой ярости или гнева нет. Обычная, не брутальная, американская нервозность. Форматные такие тексты, вполне подходящие для нашего радиоэфира. Все сильные эмоции сожрали музыка и вокал. Живьем в тот вечер гитарист Степан Плотник (Stephen Carpenter) адреналинил и рубился так, что все соловьи-разбойники России обвисали на ветвях дубов-колдунов гнилыми бананами, Чи Ченг вышибал тусовке запломбированные зубы своими басовыми бомбардировками, а барабанщик мог даже и не лупить по банкам, а просто замогильным шепотом произнести свои имя на манер заклинания: «Я Эйб Каннигэм!» — и все девушки были бы его. Если, конечно, они ему нужны, девушки эти. Но… хорош пошлить, все дружно слушаем балладку «Подросток» («Teenager») с коммерчески успешного альбома «Пончик», которую так хвалит продажная музыкальная пресса, и понимаем, что группа RAGE AGAINST THE MACHINE идеологически мыслили круче и альтернативнее (за что их, наверное, и запретили в радиоротации после террористического беспредела в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, когда захваченные террористами самолеты протаранили два небоскреба и уничтожили часть здания Пентагона).

На альбоме «Белый пони» у Морено с дружками тоже есть песня на железнодорожную тему: Америка — страна большая, можно стучать и стучать колесами с Севера на Юг, с Запада на Восток. Называется песня гениально просто – «Пассажир», но до нашего Пелевина им скакать на своих недоконяшках и скакать.

ПАССАЖИР

Слушай сюда: лежу я, Спокойный и бездыханный, Вообще-то, как всегда, И все еще хочу, чтобы по бокам Было больше зеркал Заднего обзора… Вообще-то, как всегда,

Я все еще твой пассажир.

Хромированные кнопки, скобы и кожаная обивка, Эти и другие счастливые свидетели… А теперь, чтобы успокоить меня, Переверни меня (на другой бок), Прибавь скорость, Опусти стекла окон, Этот прохладный ночной воздух такой странный… Пусть целый мир заглянет вовнутрь, Те, кто тревожится, кто все видит, Я твой пассажир, Я твой пассажир… Опусти их, и положи их на меня — Чудесные прохладные сиденья, Чтобы удобнее было вашим коленям… Теперь, чтобы успокоить меня, Еще раз переверни меня, Не перетаскивай меня (с места на место), Не будете ли вы так любезны, Не прибавите ли вы скорость на этот раз? Опусти стекла окон вниз, Этот холодный ночной воздух такой странный… Пусть внутрь заглянет весь мир, Те, кто тревожится, Те, кто понимает, Что опустит эти запотевшие стекла вниз, И вновь поймает мое дыхание… А потом ехать, и ехать, и ехать, Всего лишь отвезите меня обратно домой… Еще раз… Здесь, как всегда, я лежу, Не позволяйте мне идти,

Доведите меня до грани…

Американский пассажир «арийскому» персонажу не пара. Никакого сопротивления действительности, лежит себе валенком под слоем легкой мистической пыли (присутствует тема воровства дыхания демонами или невидимками, затронутая, кстати, чуть раньше АРИЕЙ в «Потерянном Рае»).

Меня в жизни никогда не интересовали пассивные люди, назову их «неосознанно американскими пассажирами», я всегда уважала и любила людей действия. Action. Об одном из таких, собственно, и сочинялась «Огненная стрела».

Из истории «нехороших» пушкинских совпадений

Невыносимая легкость бытия мне не грозит. Последнее время жизнь так круто завернула свои гайки, что дышать почти нечем. Остается только смеяться и, рассекая плывущую навстречу толпу, фальшиво петь одной мелодию хора рабов из оперы Джузеппе Верди «Набукко». Слух у меня так называемый «внутренний»: когда слышишь все неверные чужие ноты, но сама в ноту попасть не можешь. Для искоренения этого дефекта надо заниматься ненавистным с детства сольфеджио.

Прихожу в конторку под названием «Оптика», заказывать очередные очки, рассказываю даме-приемщице пару нескучных коротких историй.

– Вы такая веселая. — с хорошо читаемой завистью в голосе произносит рыжеволосая приемщица, выписывая мне квитанцию, — у вас в жизни, наверное, все так хорошо…

– Точно, — радостно отвечаю я, — лучше не бывает. Знаете, как моя фамилия?

– «Пушкина», — уверенно отвечает приемщица, читая написанное на бумажке.

– Нет, не Пушкина, — продолжаю я и с удовольствием отмечаю изменение формы лица моей несчастной собеседницы. Нормальное овальное лицо резко вытягивается по вертикали. – Не Пушкина, а КАТАСТРОФА.

Во вторник, 3 июля 2001 года, я написала для «Московского каннибальца» (т.е. «Московского комсомольца») статью, которую окрестила весьма элегантно: «Шесть концертов и одни похороны» (по аналогии с названием фильма «Четыре свадьбы, одни похороны»). В число концертов входили: концерт группы SKATAUTES, фестиваль Зеппелиномании, фестиваль «Улица яблочных лет», концерт КРЕМАТОРИЯ в День защиты детей, концерт «THE DEFTONES». «Похороны» были описанием не настоящих похорон, а пересказанное в непринужденной манере сообщение о смерти 83-летнего блюз-мена Джона Ли Хукера… Последняя фраза статьи гласила: «Описания шестого концерта не будет, его место сожрали похороны…». Поставила я точку в компьютерном тексте, и тут же на землю рухнул авиалайнер, жертвами катастрофы стали 143 человека… Был объявлен национальный траур. Выпускающий редактор в «МК» схватился за голову: «Нельзя такой заголовок! Что за шуточки!». И статье дали какое-то нейтральное, позорное имя.

С тех пор я и стараюсь ставить многоточие где ни попадя, и избегаю использовать лексику погребальной конторы «Ритуал».

Окончательный вариант текста:

ГОРЯЩАЯ СТРЕЛА (Дубинин/Пушкина)

Стрелой горящей поезд режет пустоту, Послушный неизвестным силам, И стук колес здесь заменяет сердца стук, И кровь от скорости застыла.

Движенье стало смыслом жизни, Что дальше будет — все равно.

Дрожит земля, дрожит горячий воздух, Стрела летит туда, где рухнул мост, Не жди других: пока еще не поздно, Разбей окно, и прыгай под откос!