– На сегодня хватит, – говорил Сергей, выезжая из подворотни. – Побегали мы сегодня и подрались немножко, только не ужинали еще. Давай домой поедем. И там на сытый желудок подумаем. Да ты не горюй, Илюха! Все прекрасно! Мы опять живы, что характерно.

Илья попробовал улыбнуться.

Сергей не сразу поехал домой, а еще около получаса под музыку Иоганна Себастьяна Баха кружил по городу. Выглядел он чрезвычайно довольным и в такт музыке покачивал иногда головой и, когда курил, пускал много колец.

Илья, напротив, ни в чем не находя для себя удовольствия, был тих и уныл. Кровоточили содранные, как в детстве, коленки. Теперь он ощущал вокруг себя борьбу каких-то могучих сил, а он, такой маленький, со сбитыми коленками, оказался между ними; и они вот-вот раздавят его, не по злобе, а потому что он по случайности обстоятельств попался под сандаль. Вот и Парикмахера, этого безобидного человека, убили. Сколько лет он жил в страхе – и вот, пожалуйста. У Ильи не шло из головы его лицо с выпученными, как тогда у Струганого, глазами и этот огромный таракан на щеке. "Откуда взялся такой огромный? Вот и разобрался. Думал: приеду, разберусь, узнаю про подземный народ – и домой. А теперь влип – дальше некуда…"

– Ты что-то приувял. Самое интересное дальше начинается. Я так, например, что характерно, только сейчас жить начинаю. Сегодняшнее впечатление лучшее из всех за последние десять лет, как из Афгана вернулся. Китайский философ Лао-цзы в своем "Дао дэ цзин" написал, что стоящий на цыпочках не простоит долго. Так вот, я будто бы эти десять лет на цыпочках стоял и вот теперь опустился.

Они въехали во двор, вышли из машины.

– Вот шалопаи!

Подходя к парадной, Илья увидел на бетонной плите взамен разрушенных два новеньких красных кирпича один на другом.

– Вот хулиганье, – сказал Сергей, остановившись возле кирпичей. – Представь, десять лет я крушил кирпичи, потому что они меня раздражали. Они меня просто доводили этими кирпичами, а сегодня мне это безразлично. Что это значит?

– Значит, что устал, – догадался мрачный Илья.

– Нет, это значит, что я обрел гармонию и меня уже ничто не раздражает. А это значит, что меня уже ничто не может остановить.

Он протянул к кирпичам руку и, сняв один кирпич с другого, положил рядом.

– Вот так.

Илья долго не мог уснуть. Виделся ему Парикмахер, прибитый к стене, но почему-то живой и силящийся что-то сказать; но железяка в горле мешала – он махал руками и сердился, что не может сказать. А Илья понимал, что это сон, а когда понимал – сон уходил. Потом среди белой ночи Сергей выплясывал свои танцы, убыстряя их до огромной скорости. И Илья, поначалу думая, что спит, понимал, что это не сон, и засыпал снова, но, открыв глаза, снова видел Сергея…

– Ты, что ли, сегодня ночью тренировался? – спросил Илья, утром застав Сергея в кухне.

– Да, немножко.

– А спать когда?

– Мне хватает. Вот хлеба только вчера не купили.

– Давай я схожу, пока ты яичницу готовишь. Я быстро.

– Будь осторожен, смотри по сторонам.

– Буду! – крикнул Илья уже из прихожей.

Булочная была в этом же доме. Проходя через двор, Илья бросил взгляд на машину Сергея. Что-то странное было в ней. Илья подошел ближе. И тут он понял что.

– Ух ты… – выдохнул Илья, наклоняясь.

"Жигуленок" уныло сидел на ободах, шины выглядели придавленными тряпками.

– Ай-ай-ай…

Рядом с Ильей оказался какой-то обширный телом мужчина.

– Вон, – Илья цокнул языком,-прокололи, стервецы! Ай-ай-ай… – сказал он, бросив взгляд на стоявшего рядом.

– Уу! – промычал тот бесстрастно, не открывая рта.

Илья посмотрел на него внимательно. В заплывшем жиром, утонувшем в щеках лице Илья с ужасом признал вчерашнего пригрозившего ему мужика. Илья настолько был изумлен, что замер, глядя на него, открыв рот.

– Уу, – промычал тот.

Что-то животное, непостижимое для человеческого разума было в этом мычании.

Толстяк сгреб Илью в душную и страшную охапку, как вещь. Неизвестно откуда взялась машина. Дверца открылась, из машины выскочил мужчина крепкого телосложения. Без труда они запихали отчаянно сопротивлявшегося Илью на заднее сиденье…

Последнее, что он увидел в стекло заднего вида, это изо всех сил бегущего по двору за быстро удаляющейся машиной Сергея.

Все время, пока Илью, сдавленного с двух сторон бандитскими телами, везли в машине, он находился в шоковом состоянии и не мог говорить и двигаться. Его попутчики на протяжении всего пути тоже не произнесли ни слова. Машина мчалась стремительно в неизвестном Илье направлении. Поначалу давая смотреть, где-то в середине пути один из похитителей одумался и завязал Илье глаза платком, чтобы он не запомнил дорогу. А он бы и так не запомнил. Город он знал плохо, а сейчас глаза его были велики от ужаса и кругом почти ничего не видели и не запоминали, кроме каких-то незначительных и ненужных деталей: синей бейсбольной кепки водителя, фотографии голой девицы на четвереньках возле руля… А потом из-за повязки и это перестали видеть. Но внизу неумелые руки оставили щель, и Илья наблюдал уже ключи от коробки зажигания.

По пути перед Ильей возникали Струганый, Парикмахер, искалеченная нога Егора Петровича… и с него лил пот.

Машина свернула, замедлила ход, снова свернула и остановилась. Сняв повязку, его вывели из машины. Илья уже не сопротивлялся, понимая, что это не имеет смысла.

Они вышли в маленьком дворике. Разглядеть его не представлялось возможности, потому что машина подъехала прямо к парадной и они тут же оказались в ее полумраке.

Вниз по лестнице мимо них пробежала девочка в цветастом платьице. Илья мог поклясться, что это Глюка.

Ему помогли подняться на пятый этаж, по пути у него отнимались ноги, и он с огромными усилиями преодолел последний пролет. Когда перед ним гостеприимно открылась тяжелая бронированная дверь квартиры, он был на грани обморока. Все. Вот сейчас он войдет туда, и дверь закроется за ним навсегда. Его охватили ужас и паника, он с утроенной силой рванулся в крепких руках, сделал последнее усилие тела…

Один из сопровождавших, не ожидая от него такой прыти, не удержал руку Ильи, и тот кинулся со стоном в сторону, замахнувшись всем телом, будто вот-вот пустится в пляс… И почудилась Илье на лестнице, ведущей на чердак, нога в ортопедическом ботинке.

– Помоги… – попробовал закричать Илья, но ему тут же зажали рот и грубо впихнули в прихожую.

Дверь со стуком закрылась, лязгнул засов.

Илья ожидал наказания за неожиданную выходку на лестнице, но его бить не стали, а вместо этого проводили в комнату.

Илью передернуло. В комнате стояло зубоврачебное кресло с никелированной бормашинкой, ярко горящей, нацеленной на кресло лампой…

– Нет! Я не хочу. Не хочу туда!..

Полными ужаса глазами Илья обводил крепко державших его молчаливых людей.

– Нет!..

– Ноги пристегни, однако, – сказал молодой человек толстяку.

– Уу, – промычал тот.

Не слушая возражений, Илью усадили в кресло, пристегнули ремнями руки и ноги. Он извивался, но все его усилия тонули в бесстрастной и мягкой, как вата, силе его соперников. Но Илья, не понимая, не желая понимать этого, боролся с ними отчаянно, пока не увидел, что борется уже сам с собой, потому что накрепко пристегнут к зубоврачебному креслу.

– Уу, – промычал толстяк, осмотрев путы Ильи, и вышел вслед за товарищем.

Мокрый от пота Илья стряхнул с глаз жгучие капли и осмотрелся.

Конечно, сидя прикованным к страшному креслу, он осознавал не все, что видел. На стенах висели плакаты, похищенные, вероятно, из школьного анатомического кабинета, со схемами человеческого тела, оголенными мускулами и прочими внутренними органами. В углу, невдалеке от кресла Ильи, красовался скелет какого-то человека. И если раньше Илья смотрел на эти пособия с безразличием и даже некоторой долей иронии, то теперь совсем иначе – теперь он имел к этим анатомическим картинкам непосредственное отношение. Кроме того, на стенах в рамках висели также репродукции старинных картин с изображением казней. На одной, в дубовой рамке за стеклом, мучился бородатый человек, подвешенный за ребра; внизу, под ним, тосковала закопанная по грудь женщина. На гравюре XVI века несчастного разрывали лошадьми. На другом рисунке человека, подвешенного вверх ногами, начав между ног, распиливали вдоль. А на огромной, висящей отдельно гравюре над людьми производили множество казней: и сжигали, и рубили головы, и выкалывали глаза, и истязали всячески как только вздумается… И всадники апокалипсиса с гравюры Дюрера мчались над всем этим с визгом, с грохотом лат и топотом копыт… От всей этой пляски смерти у Ильи кружилась голова.