Не теряйте времени, наденьте красные ласты и маску. Конечно, в том случае, если вы умеете обращаться с ними! В воду удобнее всего входить с маленького белого пляжа у подножия мыса. Здесь расчищен довольно широкий проход.

Плывите вдоль обрыва до тех пор, пока не увидите на дне песчаную, не заросшую водорослями лужайку. От нее возьмите налево и двигайтесь к скале с плоской вершиной, мы называли ее «пирог». Подплывайте к нему справа — так удобнее войти в подводный грот. Видите? В глубине темнеет треугольник входа. Наберите побольше воздуха и ныряйте. Вам придется проплыть под водой шестнадцать метров. Это один из самых красивых подводных гротов побережья. Вы без труда заметите между скалами черные остовы уцелевших коралловых зарослей.

Может быть, вам повезет, и между ними вы сумеете отыскать раковину-жемчужину, искусно сделанную бутафорами из пластмассы, или яркую морскую звезду, отлитую из формопласта.

Если не найдете, не огорчайтесь, плывите к рифам, на сторону, обращенную к морю. Там вы наверняка увидите таинственный вход в пещеру Ихтиандра, закрытый ажурной металлической решеткой, а вокруг него буйные декоративные заросли тропиков. Через анфиладу больших и малых тоннелей вы попадете на дно «дома» человека-амфибии. Здесь в последний раз проплыл Ихтиандр. Отзвучали команды, погасли прожекторы. Здесь на ветви коралла мы оставили, уходя, алую ленточ-ку Гуттиэре. В память об этом визите вы можете привезти домой витую раковину рапаны.

Приложив ее к уху, вновь услышите зовущий голос моря: тихий шелест воды, свист ветра, глухие раскаты приближающегося шторма, крики чаек и незабываемую тишину «голубого континента».

Заглянув в морские глубины, вы навсегда потеряете покой.

Тоска по морю исчезнет только тогда, когда, надев ласты и маску, вы снова броситесь в его прозрачные глубины.

И если меня спросят, где бы я хотел снимать новую картину, я отвечу совершенно определенно: снова на дне моря…

Лицом к лицу с опасностью

Памир. Зима. Дорога на Калай-Хумб. Она то стремительно опускается вниз, резко изгибаясь на поворотах, то, ужом извиваясь, ползет вверх. Слева, тяжело нависая, словно грозя обрушиться, тянутся угрюмые голые скалы. Дорога — узкий, двум машинам не разойтись, выдолбленный в скале желоб. Внизу — бездна. Снегопад. Не видно ни зги. Караван машин медленно тащится к перевалу.

И вдруг снежный обвал. За исключением последней машины караван оказывается погребенным под снежной лавиной. Шофер Владимир Пальнов берет лопату и начинает рыть к соседу тоннель. Он торопится. Стужа лютая, товарищи могут замерзнуть. Но внезапно лопата натыкается на что-то твердое. Каменная глыба… Ни обойти ее, ни столкнуть невозможно. Остается единственное — встать на лыжи и, пока не смерклось, добраться до перевала.

Наступает ночь. Идти все труднее. Дороги не видно. Если оступишься, сорвешься в пропасть. Наконец перевал. Впереди тридцать два серпантина, тридцать два поворота — неожиданно резких и коварных.

В горнолыжном спорте Владимир не новичок. Лыжи его стихия. И хотя гигантский слалом ночью в кромешной тьме дело почти немыслимое (каждое мгновение — это поединок со смертью), Владимир резко отталкивается палками…

Навстречу ветер, снег и темень. Ошибись он хотя бы на несколько сантиметров, полет в бездну неизбежен. Но Владимир знает: ошибиться ему нельзя. Там, за перевалом, товарищи ждут помощи…

Это был самый скоростной спуск, какой ему пришлось когда-либо совершать. Когда две тысячи метров остались позади, Владимиру показалось, что прошло всего несколько секунд.

…К вечеру следующего дня машины были откопаны. Люди спасены.

Тревожная весть облетела все цехи Полонского фарфорового завода: в огненной камере муфельной печи заклинило несколько форм с сервизами. Через полчаса, самое большее спустя минут сорок, формы перегорят, сервизы превратятся в бесформенную груду, которая закроет горловину. Печь на заводе одна, и если она выйдет из строя, придется останавливать завод.

Главный инженер Петр Михайлович Иванченко стоял перед печью и ломал голову над тем, как, не гася огонь, устранить неисправность. Даже в нормальных условиях, когда печь потушена, это дело не из легких. Нужны сноровка, опыт.

Рабочие молча смотрели на инженера. Ждали его решения.

— Делать нечего. Гасите огонь, — коротко сказал он.

Вдруг кто-то легко тронул его за руку.

— Петр Михайлович…

Перед инженером стоял Юрий Заика. На заводе он был новичком. Полгода тому назад Юрий закончил школу.

— Нельзя, — сказал главный инженер и кивнул на раскаленную пасть печи. — Там, братец ты мой, огонек… К тому же сложное это дело. До горловины нужно добираться ползком. Через охлажденную камеру. Только в охлаждающей жара около ста градусов. Задохнешься…

— Петр Михайлович…

Юрий переминался с ноги на ногу, умоляюще смотрел на инженера.

— Ну что ж, — инженер испытующе посмотрел на Юрия, — попробуй.

Надев асбестовый костюм, Юрий нырнул в печь.

В лицо дохнуло каленой сушью. Обожгло… Охлаждающая камера. А перед глазами — добела раскаленное нутро печи. Вот и горловина. Формы.

Минута, другая… Лицо заливает соленый пот. Тлеет повязка на голове, дымится костюм. В раскаленной печи Юрий пробыл четыре минуты. Когда он вынырнул из печи, одежда на нем тлела.

— Все в порядке, — сказал он и потерял сознание. Вечером к нему пришли товарищи. Почти весь цех.

Для Юрия это была самая высшая награда.

«Стася Леоновна Руткаускайте. Год рождения 1939-й. Родители бывшие батраки. Ныне — колхозники артели «Путь Ленина», где Стася работает дояркой. Образование — среднее. Депутат районного Совета. Характером Стася тверда и непреклонна. Решительна и смела». Эти строки взяты из протокола заседания бюро Расейнского райкома комсомола Литовской ССР.

…Сушь. Каленый зной. Ни дождя, ни росинки. И вдруг — гроза.

Стася выглянула в окно и увидела зарево. Оно занимало полнеба. Вгляделась и похолодела. Горели колхозные фермы. Как была, в халате и в ночных туфлях, выскочила в окно и стремглав побежала по улице. На бегу сообразила: звать на помощь некого — в деревне одни старики и дети. Все взрослые на полевых станах: уборка.

Стася повернула к ферме. Коровник был похож на громадный факел. Струясь вниз, пламя уже лизало двери. Угрожающе осели стропила. Еще несколько минут, и крыша обрушится, погибнет весь колхозный скот.

Стася — к двери. Потянула ручку на себя — и вскрикнула: раскаленная ручка обожгла ладонь, пальцы. Сорвав с себя халат, обмотала им обожженную руку и дернула дверь. Дверь не поддавалась, И тут Стася увидела замок. Громадный, как пудовая гиря. От отчаяния чуть не заплакала. Нужен лом. Но где искать? Девушка бросилась бежать, споткнулась обо что-то, упала. Поднимаясь, наткнулась рукой на обрубок тележной оси. Схватила ее — и к двери. Удар, другой, третий… Наконец замок отскочил. Распахнула двери и едва успела отпрянуть в сторону: мимо нее с ревом пронеслись обезумевшие животные.

— Занялась конюшня!. — крикнул кто-то из темноты.

В конюшне ржали лошади. Они были привязаны. Тут мало открыть дверь, нужно отвязать каждую и осторожно вывести в темноту и прохладу ночи. Лошади ржали и били копытами, боясь пламени, охватившего вход в конюшню. Отвязывая жеребца, Стася оступилась и попала под копыта беснующейся лошади. Окровавленную, без сознания, ее едва успели вынести на улицу, как тут же обрушилась крыша.