Кельнер положил на стол круглую картонку с надписью: «Избавь нас, боже, от злого взгляда, большого зноя, ненастья тоже» — и поставил на нее высокую глиняную кружку темного пива.

Послышалось осторожное позвякивание. У столика остановился худощавый юноша в сером потертом свитере. В руках у него был небольшой металлический ящик-копилка.

— Алжирским детям! — строго произнес он.

Парень в пестрой рубашке, не подымая глаз, ел шницель. Приезжий положил в кружку несколько монет.

— Спасибо, — с достоинством сказал юноша и двинулся дальше.

Еще несколько раз звякнули упавшие в кружку монеты.

Вечерело. От стоящего поодаль собора доносился явственный даже в уличном шуме перезвон колоколов. Неожиданно могучий рев заглушил все. Зазвенели стекла. Люди, повскакав с мест, прильнули к окнам. Над готической колокольней собора низко, едва не коснувшись шпиля, пронеслись два стремительных треугольника.

— «Локхид»! — восторженно воскликнул парень в пестрой рубашке.

— «Спитфайер», — поправил кто-то.

— Жаль, не «мессершмитт»… — парень бросил на стол деньги и вышел.

Человек в темном костюме задумчиво посмотрел ему вслед…

Гулко бьется сердце. Темнота. Комок тошноты у горла. Я сижу на узкой жесткой койке. Сильно качает. Пахнет сыростью. Отдергиваю штору светомаскировки. За круглым иллюминатором тусклый рассвет. Проступают очертания тесной каюты. Верхняя койка пуста. Мой сосед штурман Иенсен на вахте. Значит, он ничего не слышал. Проклятый кошмар! Снова я проснулся от него. Каждый раз одно и то же…

…Над степью беззвучно летят грязно-серые самолеты с черными крестами на хвостах. Они летят не торопясь, спокойно выглядывая цель.

Один из них нависает надо мной. Помедлив мгновение, бросается вниз, и сразу исчезает тишина. Все ближе нарастающий вой. Тело тщетно пытается уйти в землю. От самолета отделяется черная капля. Она неудержимо приближается. Нет сил пошевелиться, отвести взгляд. Черный овал закрывает весь мир. Из груди вырывается отчаянный немой крик…

Я открыл иллюминатор. В каюту ворвался холодный воздух. Тошнота отступила. Закутавшись в одеяло, откинулся к стенке. Прикрыл глаза. И тут же вновь встала выжженная степь у переправы, вспененный взрывами Дон и надвигающаяся армада грязно-серых «юнкерсов»…

Где теперь моя третья стрелковая? Я не имел никаких вестей от ребят уже несколько месяцев — с того самого дня, когда меня после выздоровления от контузии неожиданно вызвали в штаб и приказали отправляться в Москву для подготовки к заграничной командировке…

Я закурил «Кемел». Никак не могу привыкнуть к этим легким сигаретам после солдатской махорки. Заснуть уже не удастся.

Послышалась боцманская дудка. Потом — топот ног. Начинался новый день. Я поднялся. Надо было проверить груз. В трюме «Святого Олафа» — старого норвежского транспорта — тщательно принайтовлены драгоценные станки. Я должен доставить их из Лондона на авиационный завод, где работал до войны. Завод теперь на Урале. Мои товарищи по командировке уже, наверное, вернулись на Родину: как-то трудно сейчас сказать — домой. А на мою долю выпала неожиданная морская прогулка. Холодное море, погашенные огни, тревожные сигналы эсминцев конвоя…

Сверху донеслась музыка. Неожиданная на корабле, но я уже успел привыкнуть к ней за время пути. Песня Сольвейг. Когда в апреле сорокового года гитлеровцы захватили Норвегию, «Святой Олаф» случайно оказался в канадском порту. Теперь он плавал под английским флагом, но почти вся команда по-прежнему состояла из норвежцев, и капитан Сельмер Дигирнес на подъем флага вместо «Правь, Британия, морями…» упорно ставил пластинку Грига.

Я оделся и вышел на палубу. В промозглом сером утре под песню Сольвейг медленно полз вверх по флагштоку восьми лучевой британский крест на синем поле — «Юниор Джек».

На мостике маячила коренастая фигура Дигирнеса. Козырек фуражки, вислый нос и зажатая в зубах трубка обращены на юг — туда, где за горизонтом лежат берега Норвегии.

Я поднялся на мостик. Дигирнес протянул руку.

— Доброе утро, мистер Колчин. Хау дид ю слип? — он изъясняется со мной на жутковатой смеси русского с английским.

— Отлично. Никогда не спал лучше.

— Воздух, — говорит Дигирнес. — Воздух нашего Норвежского моря — замечательное средство от всех болезней. Верно, Роал?

Мой сосед по каюте штурман Иенсен молча кивает. Его не легко заставить заговорить. Дигирнес в этом отношении исключение среди норвежцев. В его роду все мужчины становились пасторами. Он первым, мальчишкой убежав из дому, нарушил традицию. Но груз наследственности давал себя знать.

Над морем расходился туман. Вода была серо-зеленой, местами белел битый лед. Небо облачно. Это успокаивало. Мы опасались главным образом немецких бомбардировщиков.

Базируясь на севере Норвегии, гитлеровцы зорко стерегли эту зыбкую морскую тропинку, связывающую нас с союзниками. В мае им удалось потопить два английских крейсера. В июле — растрепать огромный караван, или, как говорят англичане, «конвой». Из тридцати пяти судов пошли ко дну двадцать два.

От камбуза тянуло дымком. Сейчас меньше качало. Я почувствовал голод.

— После завтрака приходите ко мне! — крикнул Дигирнес. — Я сейчас передам вахту.

Когда я вошел в каюту, капитан сидел перед старинной библией в кожаном переплете — реликвией, переходившей из поколения в поколение Дигирнесов. На столе стояла квадратная бутылка джина, дымящийся термос с кипятком и открытая банка консервированного лимонного сока.

Капитан знаком указал мне на стул.

— Вы слышали когда-нибудь про бой Давида с Голиафом?

— Немного. Кажется, Давид уложил его камнем из рогатки.

— Из пращи, юный язычник… «И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и бросил из пращи, и поразил филистимлянина в лоб, и он упал лицом на землю. Так одолел Давид филистимлянина пращой и камнем, меча же не было в руках Давида», — Дигирнес шумно захлопнул книгу. — Что вы будете пить? Чистый джин?

— Никак не привыкну к этой соленой водке. Лучше грог.

Капитан одобрительно кивнул. Он собственноручно готовил грог, рецептом которого очень гордился. Надо признаться, рецепт был незамысловатый: на полстакана водки — полстакана крутого кипятку, несколько кусков сахара и немного лимонного сока. Дигирнес наполнил два стакана.

— Ну-ка, попробуйте.

Я осторожно отпил глоток обжигающего напитка.

— Ну как? Не мало джина?

— Нет. В самый раз.

Дигирнес отхлебнул добрую половину своего стакана, поморщился.

— Горячая вода. — Он долил стакан из квадратной бутылки. — Давайте я вам тоже добавлю.

— Спасибо. Мне достаточно.

Дигирнес допил стакан и тут же налил себе снова.

Что-то случилось. Недаром капитан перечитывал притчу о Давиде и Голиафе. Он не мог забыть позора девятого апреля сорокового года. Сданных без выстрела береговых укреплений Нарвика, несработавших минных полей Осло-фьорда.

Давид победил Голиафа. Почему же сдалась без боя его гордая страна, у которой если не меч, то уж праща-то была в руках! Но что заставило Дигирнеса сегодня снова вспомнить об этом?

— Вы чем-то расстроены, капитан?

— Нет, все хорошо. Все идет хорошо. Слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго… Налить вам еще?

— Только немного. Я еще не спускался в трюм.

Дигирнес посмотрел на меня поверх стакана.

— Вы думаете, кому-нибудь еще нужны эти станки?

— Полагаю, да.

Дигирнес налил себе чистого джина.

— Я слушал сегодня сводку, — сказал он. — Бои идут уже у Волги.

Было очень трудно слышать это, но я сдержался и как можно спокойней сказал:

— Дальше они сне пройдут.

— Вы уверены?

— Да. За Волгой сейчас стоит вся Россия.

— У вас гигантская страна, — вздохнул Дигирнес, — но не все, мой друг, решается размером. Нас, норвежцев, всего три миллиона, но если у вас был Петр Великий, то у нас — король Сверре. У вас — Достоевский и Толстой, а у нас — Бьернсон и Ибсеи.