Лес остался позади. Занятые разговором, мы даже не заметили очередной смены пейзажа. Громоздящиеся вокруг горы стали еще более дикими, грозными и лишенными всякой растительности. Временами свет фар на мгновение вспарывает темноту и открывает нашему взору каменистую поверхность перекрещивающихся дорог. Затем шофер снова выключает свет: им можно пользоваться лишь несколько секунд, чтобы разобраться в обстановке и выбрать нужное направление. Переправляемся через горные потоки, газик буксует на скользком грунте, брызги и пена залетают внутрь машины. Наученный опытом поездки в Дьенбьенфу в прошлом году, Богдан старательно закрывает кинокамеру. Проезжаем по бамбуковым мостикам, таким хрупким и слабым, что страшно смотреть: не провалимся ли мы вместе с машиной? Бревнышки так и скачут иод тяжестью газика, колеса едва умещаются на настиле, не имеющем ограждения. Иногда навстречу идут грузовики, сплошь оплетенные ветками маскировочной зелени. Эти тяжелые машины переезжают речки и потоки прямо по дну.

Ночь еще только наступила, а вокруг темно, хоть глаз выколи. Дважды на паромах «форсируем» более широкие реки. Но и тут лишь изредка вспыхивают огоньки фонариков да пролетают светлячки. Едва паром пристает к берегу, как сопровождающая нас охрана торопит с выгрузкой: издалека доносится нарастающий гул самолетов. Известно, что переправы, броды и места, где курсируют паромы, находятся под неослабным наблюдением врага и чаще других объектов подвергаются ожесточенным бомбежкам.

Крутые повороты дороги. Пересекаем открытый, пустынный участок. Вокруг — горы, скалы, нависшие над головой глыбы камня. Газик подскакивает на дороге, словно футбольный мяч: чуть ли не на каждом шагу выбоины, ухабы, ямы, воронки — следы недавней бомбежки. Нас то и дело бросает то вправо, то влево, то вперед, то назад. Несколько раз я с досадой потираю ушибленную голову: ну и дорожка, черт бы ее побрал!

— Надо крепче держаться! — стоически произносит Кхам Фой, разбуженный очередным подскоком газика.

Лучше не дремать — граница совсем близко. Еще один вираж горной дороги. Газик тормозит. В темноте возникают тусклые, расплывчатые огоньки. Вот они становятся более четкими. Нет, это не светлячки — это фонарики, прикрытые ладонями. Слышатся тихие голоса.

Мы выскакиваем из машины. Полной грудью вдыхаю чистый горный воздух. Вокруг пахнет мокрой листвой. В наступившей тишине я слышу знакомый мне еще по джунглям Южного Вьетнама отчетливый шелест. Это шумит в ночи раскачиваемый легким ночным ветерком бамбук…

Голоса все ближе. И вот оно слово, которое я выучила еще на прежних ночлегах:

— Сабайди!

Я знаю, что нужно ответить:

— Сабайди, сахай! Здравствуйте, товарищи!

От пыли, что поднялась на дороге, пересохло в горле. Хочу взять из машины термос с чаем, но тут из темноты кто-то протягивает мне полную кружку горячего кофе. Посыпались вопросы на ломаном французском языке: как мы себя чувствуем, здоровы ли, не слишком ли устали? Знаю, как ответить:

— Котяй! Благодарю! Дилай! Очень хорошо!

В моем заграничном паспорте есть виза, скрепленная печатью с гербом, изображающим трех слонов. Но никто не собирается заглядывать в наши паспорта. И без того известно, что приехали долгожданные, приглашенные Патет Лао гости: первые журналисты из Польши, направляющиеся в освобожденные районы Лаоса.

Тем временем подъезжает еще один газик. Он тоже по самую крышу овит зелеными ветками. Оказывается, лаосские друзья ждут нас здесь уже два дня. Во второй машине поедет охрана — группа вооруженных бойцов Патет Лао. Спрашиваю: зачем столько людей, неужто лишь для охраны нашей машины?.. Ответ прост и лаконичен: надо считаться с возможностью проникновения сюда «специальных сил», состоящих на службе у Пентагона и ЦРУ США. Они довольно часто закладывают мины или устраивают засады на дорогах и горных тропах. Поэтому надо соблюдать максимальную осторожность. Словом, мы приехали с одной войны на другую: с вьетнамского фронта на лаосский. Да, именно так — на фронт, пересекающий длинные горные цепи Индокитая, на фронт, менее других известный в Европе, пылающий негасимым огнем борьбы…

Машины трогаются с места. Снова перед нами горы. Очередные виражи и подъемы, которые наша машина берет резко, под напряженное завывание мотора. Все время так трясет, что не успеваешь вздохнуть. Подбрасывает чуть ли не каждую минуту, и мы судорожно цепляемся за что попало… Идущая впереди машина вдруг исчезла за крутым поворотом, затем снова появилась и опять скрылась из глаз. Все больше и больше светлячков. Они искорками мелькают в ночной темноте. Порой за бортом машины возникают пучки гигантской травы. Пыль забивается в горло, уши, глаза — дорога сухая, словно тут никогда не было ливня. Правда, мы сами торопились попасть в освобожденные зоны Лаоса до наступления периода дождей. Вокруг непроглядная тьма. Лишь на мгновение сверкнут фары приближающегося встречного грузовика.

Мы уже находимся на территории страны, где начнется наша работа, но пока что мы ничегошеньки не видим. Вдруг наши машины останавливаются, и охрана просит нас выйти. Кругом — дремучий лес. Идем пешком по невидимой в темноте дороге, вернее — тропе. Вскоре сквозь ветви могучих деревьев начинает мелькать тусклый свет. Деревянные ступени, напоминающие приставные лестницы в селах мео, ведут нас в пещеру, выбитую в скальном монолите и прикрытую нависающей скалой.

— Вот мы и на месте! — громко произносит Кхам Фой. — Это как раз тот самый тхам митхаб, то есть «грот дружбы» или «отель дружбы», о котором я вам говорил.

Мы уже ночевали в таких гротах, когда ездили в Дьенбьенфу, по ту сторону границы. Но «отель дружбы» оказался более обширным, чем все прежние места постоя. Здесь нас ожидало трое лаосцев — один из них, наш коллега, журналист Чан Тхи Дуан с радиостанции «Нео Лао Хаксат».

Тихо потрескивает горящая белым светом бензоловая лампа. Плетеная циновка тщательно прикрывает огонь, чтобы он не был виден издалека. Вокруг лампы роем вьются большие, какие-то пушистые бабочки и мелкое комарье. А в небе кружат американские самолеты. Вчера еще мы называли их по-вьетнамски май бай ми, а сегодня уже по-лаосски: хыа бинь Америка. Слова разные, а значение одно — враг.

Скала вверху, скала под ногами, кое-где слой мелких камешков.

В боковом проходе мелькнул свет. Один из лаосцев жестом руки приглашает меня и Богдана следовать за ним. Пробитый в скале коридор приводит нас к большому помещению. В нем стоят шесть деревянных топчанов, лежат противомоскитные сетки, одеяла. Все это — для приезжих.

— Обязательно возьмите одеяло: ночи у нас холодные! — говорит проводник.

Мне кажется, что усталость исчезла бесследно — во всяком случае, мне очень хочется немедленно осмотреть хотя бы это «пещерное хозяйство». Однако на сей раз не только охрана, но и рассудительный Богдан категорически возражают: надо скорее ложиться спать — завтра с утра начнем знакомиться со страной и ее народом.

Откидываю краешек противомоскитной сетки. Рядом с топчаном — продолговатые отверстия, пробитые в скале. Сквозь них видны клочки звездного неба. Знакомый крик неведомой ночной птицы, который я слышала вчера: голос диких джунглей. Снова рокот самолетов — назойливый, отчетливый, угрюмый… Где-то далеко простонала земля, на которую упали тяжелые бомбы. Скалистый грот, где нас поселили, — отличное укрытие.

Мы уже в Лаосе.

Лаос… Мысленно я вижу карту этой далекой страны, которую изучала задолго до того, как одной весенней ночью, перейдя границу, мы услышали слово:

— Сабайди!

Недавние воспоминания: Ханой, вечер, потом рассвет. Уже в шесть часов утра, как обычно в военных условиях, начинается трудовой день. Перед нами — блокноты и карта. Мы слушаем информацию о Лаосе — о его истории, о разыгрывающихся там драматических событиях. Мы — это представители польской печати, которые отправляются в Лаос как гости, приглашенные ЦК Патриотического фронта — Нео Лао Хаксат.