Во время поездок в безумно скачущем по дороге газике и в перерыве между очередными беседами, которые Самбат считает стократ более важными, чем мое «копание в его биографии» («Таких, как я, тут очень много, — говорит он. — Зачем же вам тратить на меня время?»), я записываю историю еще одного молодого патриота, который шагает в рядах бойцов лаосской революции.

— Я был учеником начальной школы, жил во Вьентьяне, когда закончилась первая индокитайская освободительная война сорок шестого — пятьдесят четвертого годов. Я ее плохо помню. Разве только то, что под конец войны мой отец, своевременно предупрежденный о том, что ему грозит арест со стороны местных реакционеров, вместе со всей нашей семьей укрылся в соседнем Таиланде. В то время Бангкок вел иную политику, чем теперь, — он еще не продался американцам… В пятьдесят четвертом году, когда наступил финал той войны и поражение колонизаторов под Дьенбьенфу стало очевидным, мы вернулись во Вьентьян. В те дни я впервые увидел на улицах Вьентьяна бойцов Патет Лао. Не было, пожалуй, ни одного юноши, который при виде партизан не рисовал бы в своем воображении героические бои, схватки с врагом и которого бы не захватила романтика борьбы, ее суровость и тяготы. Я и сейчас помню скромность и простоту обращения бойцов Патет Лао, их неизменное подчеркивание, что они только служат родине, нашей общей матери и что они раз навсегда хотят изгнать врага…

Я хорошо понимаю Самбата: память об этих встречах несомненно должна была оказать сильное влияние на юношу, если он уже тогда решил служить отчизне, так же как его старшие друзья из частей Патет Лао. Принять такое решение легко. Осуществить его значительно труднее. На первый порах Самбат поступает в начальную, потом в среднюю школу во Вьентьяне. Больше всего интересуется физикой и химией. Мечтает о дипломе инженера. В то время французское правительство предоставляло наиболее способным выпускникам вьентьянской гимназии несколько стипендий, дающих им возможность получить высшее образование во Франции. Но Самбат почему-то выбрал не Политехническую школу, а… военное училище! Его направили в знаменитую офицерскую школу в Сен-Сире.

— Вы спрашиваете, почему? Не из любви ли к блестящему мундиру?.. О нет, вовсе не потому! Физика и химия по-прежнему остались моими самыми любимыми предметами. Но дело в том, что у нас в Лаосе продолжалась война. На Индокитайском полуострове обстановка стала еще более напряженной. Место французов заняли американцы. И я понял, что мой путь должен быть таким же, каким шли первые бойцы Патет Лао.

— Трудно вам было там?

— Да. Режим и уставные правила офицерской школы в Сен-Сире очень суровые. Если подозревали, что курсант интересуется политикой, его могли сразу же исключить.

В свободные от занятий дни Самбат ездил в Париж, искал контактов с земляками, разделяющими его взгляды на внутренние проблемы Лаоса. Тайно встречался с лаосскими патриотами. Участвовал в деятельности молодежной организации Студенческий комитет мира и солидарности. Все яснее становится ему необходимость вооруженной борьбы за освобождение родины, за изгнание с ее территории американских интервентов. И он идет дальше по пути, на который его привело сознание патриота. Но теперь он идет не вслепую, а сознательно, твердо убежденный в правоте дела. Одновременно начинает учиться еще более старательно, ревностно. Мечтает отдать все добытые знания на пользу родине — той, за лучшее будущее которой борется Патриотический фронт Лаоса.

— Мне удалось до самого конца учебы избежать каких-либо конфликтов с командованием школы! — довольно улыбается Самбат. — Преподаватели ничего не замечали и хвалили меня. Правда, это требовало кое-какой ловкости и артистизма…

Постоянный контакт с лаосскими патриотами облегчил молодому офицеру возвращение на родину. Но не туда, где его ждали.

— Разумеется, так же как и другие стипендиаты, я должен был вернуться во Вьентьян. Но, как и многие мои сверстники, я выбрал свободу, а не холуйство. Как я вернулся?.. Еще по дороге во Францию — несколько лет тому назад — я около двух недель провел в Сайгоне. Оттуда нас отправили в Париж самолетом. Как видите, путь к знаниям, которые я хотел отдать родине, вел… через оккупированный американцами Сайгон! Это немного парадоксально, не правда ли? Обратный же путь был значительно более длинным, но зато прямым: через Швейцарию в Прагу, оттуда в Москву, затем через Пекин в Ханой, а там и в наши освобожденные зоны. Это все. Как видите, моя биография совершенно заурядная. Так мне по крайней мере кажется.

Да, простая, обычная биография. Одна из многих. Были в жизни отвага, сознательный выбор пути, зрелость принятого решения, понимание возможных последствий. И еще одно: Самбат мог бы остаться во Франции и сделать блестящую карьеру офицера. Нелегко человеку сменить Париж на Вьентьян, но еще труднее выбрать жизнь в джунглях, под постоянной угрозой смерти, прилетающей на машинах ВВС США.

Самбат поглядывает на часы и деликатно напоминает мне, что время идет, а нас ждут в соседнем гроте бонзы-патриоты. Там собрались представители той значительной части буддийского духовенства, которая тесно сотрудничает с освободительными силами Лаоса.

Я приветствую монахов поклоном, мои руки сложены на груди. Лица бонз — загорелые, суховатые — имеют оттенок меди. Свет от висящей под сводом электрической лампы отражается на их чисто выбритых головах. Все трое одеты в хитоны одинакового покроя, отличающиеся лишь оттенками желтого цвета. Первый слева бонза завернулся в золотистый хитон. У сидящего посредине — оранжевый. На третьем — светло-коричневый. «Золотистый» бонза — из района Чампассак, зовут его Ки Кео. «Оранжевый» — из Кхамкхоуна, зовут его Ноуанто. «Светло-коричневый», по имени Ванди, провел свои детские годы в предместьях Вьентьяна. Все трое родом из бедных крестьянских семей. Двое закончили девятый класс. Третий пока одолевает восьмой.

— Наше духовенство участвует в освободительном Движении с давних пор, — говорит бонза в золотистой одежде. — Мы не прекратим борьбы до тех пор, пока с нашей земли не уйдет враг.

— Но ведь буддийская религия не разрешает вам участвовать в вооруженной борьбе! — возражаю я. — Как же в таком случае выглядит помощь буддийского Духовенства Патриотическому фронту Лаоса?

Бонзы отвечают спокойно, по очереди:

— Мы сотрудничаем с радиостанцией и прессой Патет Лао. Помогаем разоблачать преступления США.

— Мы принимаем участие в деятельности пропагандистских групп Патриотического фронта, распространяем и разъясняем директивы и указания руководства Фронта. Призываем людей работать на полях, учиться. Мы пользуемся большим авторитетом у населения. Часто бывает так, что нам — в некоторых местах и при определенных обстоятельствах — значительно легче действовать, чем кадровым работникам Фронта.

— Многие из нас обладают достаточными знаниями, чтобы ухаживать за ранеными и лечить некоторые болезни. Мы оказываем услуги Фронту и в качестве фельдшеров.

Они говорят правду: бонзы помогают готовить низовые звенья пропагандистов и сами участвуют в агитационной работе ПФЛ. Я неоднократно убеждалась в том, что в общинах, где бонзы находятся длительное время, исправнее и быстрее идет кампания по ликвидации неграмотности.

— А разве такого рода деятельность не противоречит принципам и положениям буддизма? — задаю я очередной вопрос.

Бонза Ноуанто, самый пожилой из этой тройки, проницательно смотрит на меня. Его продолговатое, аскетическое лицо кажется выкованным из бронзы. Помедлив, он говорит:

— Мы не пользуемся оружием, но мы участвуем в борьбе за справедливость, а это оправдано всеми положениями нашей религии. Будда осуждает насилие и обиды, причиняемые человеку человеком. Наше участие в войне против американских захватчиков и насильников — это борьба с бесправием и убийством. Будда не запрещал, а, наоборот, повелевал бороться со злом! Подтверждение этой истины можно найти в наших священных книгах…