— Внимание! Осторожно!
Споткнувшись о камень, я едва сохраняю равновесие. Что-то вцепилось в рукав моей блузы. Колючий куст, название которого я не знаю, больно ранит плечо… Позабыв о всякой гордости, преодолеваю очередной поворот крутой тропинки… на четвереньках! Так безопаснее. Лишь бы не ударить фотоаппараты о камень.
— Холера ясна! — ворчит Богдан. — Тоже мне гениальная мысль… Ну, за каким дьяволом нужно было идти по этому чертову ущелью, да еще ночью?!
Кхам Фой, словно угадав смысл этой тирады Богдана, подходит к нам.
— Днем здесь очень опасно. Самолеты… — слышим из темноты его голос.
— Можно было бы выйти в сумерки, когда еще видно хоть что-нибудь! — не сдается Богдан. — А что теперь? От самолетов мы избавились, а свернуть шею или поломать ноги в любую минуту можно…
— Еще немного! Теперь уже недалеко, — утешает нас Кхам Фой.
Это «немного» затянулось надолго. Глаза привыкли к темноте, и мы кое-как различаем детали пейзажа. Нагромождение скал слева и справа. Заросли бамбука. В могучем дереве, как бы расколотом пополам, зияет огромное дупло. Мы останавливаемся, чтобы перевести дух. Задрав голову, я смотрю на небо. Ни одной звездочки…
Вокруг нас начинается оживленное движение. Слышу возобновившиеся тихие оклики солдат.
— Похоже, что мы пришли на место, — говорю Богдану.
— Да? — насмешливо отвечает он. — Нет, это было бы слишком прекрасно… Не верится! — возясь со своим багажом, ворчит Богдан.
Внезапно мы слышим четкие и ритмичные удары гонга. Тревога? Пожалуй, нет: ведь самолетов пока не слышно. Один из наших лаосских товарищей стоит возле крыла сбитого вражеского самолета, которое подвешено на железном крюке, и ударяет по нему каким-то предметом. Снова повторяются вибрирующие, ритмичные звуки — один протяжный, второй отрывистый…
— Это что же: фанфары в нашу честь? — с насмешкой спрашивает Богдан.
— Нет! — отвечает ему из темноты Си Мон. — Как вам известно, мы направляемся к месту расположения Центрального ансамбля песни и танца. Если бы мы своевременно не предупредили этим условным сигналом охрану, то наши товарищи из ансамбля немедленно открыли бы огонь.
С некоторым облегчением узнаю, что сигнал был услышан. Из мрака появляются две неясные фигуры. Спешат к нам. Кто-то протягивает мне руку и помогает идти. Кто-то другой, жестами и на ломаном французском языке, предупреждает: наклоните головы, иначе ударитесь о скальные выступы. Среди горных расщелин тускло мерцает пятнышко света. Слышу оживленные голоса. Еще минута, и мы оказываемся в шалаше, «встроенном» прямо в скальную стену.
Нас окружают улыбающиеся молодые лица.
— Сабайди! Сабайди!
Слова приветствия звучат со всех сторон. Горит керосиновая лампа, искусно сделанная из корпуса шариковой бомбы. Молоденькая девушка склоняется к моим ногам… Это еще что такое! Пытаюсь громко протестовать и чувствую, как ловкие тонкие пальчики развязывают шнуровку на моих сандалиях. Что делать?..
— Она хочет помочь вам! — говорит Дуан. — Надо немедленно проверить: не впилась ли в ваши ноги какая-нибудь древесная пиявка, скажем тхак…
Действительно, маленькие черные червячки извиваются на моих ногах. Кто-то из присутствующих протягивает горящую сигарету. Девушка огоньком сигареты прижигает отвратительных пиявок, и они отваливаются от кожи. Остаются лишь маленькие ранки, из которых сочится кровь. Как это я не догадалась натереть ноги мылом — во Вьетнаме оно помогало избавиться от назойливых гадов.
Пиявки не отказались и от Богдана, который со злостью отрывает их и бросает в огонь очага. Достаю из походной аптечки перекись водорода, промываю ранки и спешу на помощь Си Мону: наш переводчик зацепился ногой за камень и здорово покалечил ее. А ведь во время перехода он даже не ойкнул! Из разбитой ноги сильно течет кровь. Делаю ему перевязку.
В полумраке различаю на стене помещения яркие, от руки написанные плакаты и неизменную, встречаемую нами во всех пунктах нашей поездки надпись: «Привет делегации журналистов из страны Полой!» После дьявольски трудного ночного перехода нам здесь тепло и уютно. Может быть, тому причиной горячий ароматный чай, дымящийся в керамических чашках?
Или знакомые, хотя и немного искаженные, по легко узнаваемые слова, то и дело повторяющиеся в начале беседы: Варшава, Быдгощ, Белосток?..
Именно в этих городах Польши всего год назад выступал Центральный ансамбль песни и танца Нео Лао Хаксат.
— В нашем коллективе больше семидесяти человек, преимущественно молодежь, — рассказывает художественный руководитель ансамбля Пассеутх, высокий, рослый мужчина с мягким, немного грустным взглядом темных, выразительных глаз. — Но сейчас здесь, на базе, нас всего около тридцати. Остальные на гастролях в окрестностях базы и в тех местах, где идут бои. Наши товарищи выступают там перед бойцами и сами довольно часто бывают на передовой.
— Давно ли организован ваш ансамбль?
— Пожалуй, датой нашего рождения можно назвать пятьдесят четвертый год. В это время из маленьких и разбросанных артистических группок, выступавших среди бойцов Патет Лао во время первого Сопротивления против французских колонизаторов, постепенно был создан единый ансамбль. Мы находились тогда во Вьентьяне. Население столицы и по сей день вспоминает наши выступления. А мы помним вашу Польшу, где выступали в начале шестьдесят седьмого года. Но самые старые участники ансамбля и мы, его руководители, впервые столкнулись со словом «Полой» и получили дружескую помощь польских товарищей значительно раньше…
Обстановка в стране была тогда трудной и запутанной. Выступления ансамбля, которые были проникнуты любовью к родине и свободе и призывали бороться за мир и независимость, не понравились врагам единства страны. Времена колониального владычества французов закончились, но во Вьентьян хлынули американцы. В городе буквально кишели агенты и осведомители ЦРУ.
— Сперва они только следили за нами и ходили по пятам, — вспоминает Чанг Нонг, помощник Пассеутха. — Потом это им надоело и они перешли к активным действиям…
— Однажды мы выступали в здании вьентьянского городского театра, где было электрическое освещение, — говорит Пассеутх. — Чьи-то «таинственные» руки перерезали электрические провода вскоре после начала концерта. Сцена погрузилась в темноту, в зале возникла паника. Во время очередного нашего выступления, проходившего в зале кинотеатра, кто-то бросил на сцену две слезоточивые гранаты — сразу, как только вышли наши молодые артисты. Позже диверсионный акт был значительно более грубым и мог закончиться трагически: около кулис взорвалась предательски подложенная мина. Было ранено несколько участников концерта. Принц Суфанувонг обратился тогда к полякам, членам Международной комиссии по наблюдению и контролю. И вот польские врачи оказали помощь раненым артистам…
Сквозь шум дождя мы слышим какой-то гул. Это американские самолеты. Несколько парней встают, чтобы прикрыть лампу кусками циновок. Затем они проверяют, не проникает ли свет за пределы шалаша.
— …Нам пришлось тогда покинуть столицу, — вступает в беседу музыкальный руководитель и дирижер ансамбля Линь Тхонг, который хорошо помнит вьентьянский период. — Почему? Огромный интерес жителей города к нашему ансамблю был бельмом на глазу для наших врагов. Бывало, что королевские полицейские и даже солдаты «с той стороны баррикады» вручали нашим танцорам и певцам сувениры, выражая при этом горячую благодарность за исполнение патриотических песен. Но никакие симпатии наших зрителей и слушателей не могли защитить ансамбль от нападок и козней врага…
— А что было после вашего отъезда из Вьентьяна?
— В течение длительного времени, разбившись на небольшие группки, мы выступали в деревнях, подальше от городов, — говорит Пассеутх. — Но в шестидесятом году мы опять соединились. Теперь наш ансамбль окружен заботой центрального аппарата Нео Лао Хаксат. Те несколько лет, что мы провели в селах, не пропали зря: бывая среди крестьян, мы изучили народные танцы, собрали множество старых песен. Все это очень обогатило наш репертуар. Лаосский фольклор — это сокровище, которым до нас почти никто не интересовался.
