— Как насчет успокоительных капель? — поинтересовался я. — Бараба да, караба да, абракадабра.

Однако мой выпад остался без внимания. Его мрачное настроение исчезло. С триумфальным видом он потер руки и высоко поднял стакан:

— Прошу вас, разделите мой тост. Нам надо воздать должное одному человеку. Выпьем за убийцу, за то, что он вел с нами честную игру. Он настоящий спортсмен. Впервые в моей обширной практике преступник сознательно дал в мои руки все ключи для разгадки тайны.

Бульвар Клиши Монмартр.

Яркие огни фонарей, отражаясь на мокрой листве, рассыпались мелкими блестками. Шорох шин, гудки клаксонов, журчание толпы, накатывающейся как волны, однако с нерегулярными интервалами. Гром оркестров из радиоприемников. Блюдца стучат на мраморных столиках. Кафе с окнами, заросшими грязью, и с еще более грязными завсегдатаями. Но и эти замызганные окна пытаются заманить вас своими огнями. Полы пахнут опилками, пиво разбавлено водой, а виски выглядит крайне подозрительно. За порогом, в сиянии газовых фонарей, уличные торговцы громогласно восхваляют достоинства ярчайших шелковых галстуков. Иные, уже потеряв голос, сипло убеждают купить картонную чепуху, каркающую вороной, если дернуть за ниточку, или бумажные скелеты, начинающие танцевать канкан, как только к ним подносят горящую спичку. Юные дамы в белых пальто, с нитками жемчуга на шее старательно переступают через потоки, завивающиеся в водоворот у сливных решеток. Проститутки с темными впадинами глаз на неподвижных размалеванных лицах сидят, будто в раздумье, перед единственной чашечкой кофе. Несчастная, чахоточная ручная шарманка хрипит слезливую мелодию. Электрическая реклама — желтая, красная, синяя — бьется в монотонном исступлении, а огромные яркие мельничные крылья «Мулен Руж» нетерпеливо вращаются на фоне ночного неба.

Бульвар Клиши Монмартр. Центр и сердцевина ночной жизни. С него начинают взбираться на холм давшие приют известнейшим ночным клубам улочки. Рю Пигаль, рю Фонтен, рю Бланш, рю де Клиши вращаются вокруг бульвара, как сверкающие спицы огромного колеса, втягивая в свое вымощенное булыжниками нутро потрясенного пешехода. Голова идет кругом от ударов джаза. Вы или уже пьяны, или скоро опьянеете. С вами женщина, или же она скоро окажется с вами. Не очень глубокие люди могут заявить, что ночной Париж утратил свою притягательность. В Берлине, Риме, Нью-Йорке (скажут они) созданы великолепные сверкающие храмы веселья и развлечений, по сравнению с которыми парижские притоны выглядят убогой дешевкой. И эти люди будут стоять на своем, как если бы отстаивали преимущества электрического холодильника перед ящиком со льдом. Как будто эффективность и производительность — основной компонент в искусстве выпивать, любить или просто валять дурака. Что же, Бог вам судья, джентльмены, если ваш единственный идол практичная эффективность, вам никогда не понять ту насмешливую небрежность, с которой живет Париж. Его детская таинственность, его грохот, его влажный запах живых деревьев и старых опилок, его раскованность и брызги цветных огней не вскружат вашу голову. Но поверьте, память обо всем этом пронесете через всю жизнь.

В ту ночь я смотрел на бульвар Клиши трезвым взглядом, но все равно его вид заставил мое сердце учащенно биться. Серебряный ключ в кармане белого жилета и маска, укрытая под жилетом, порождали острое чувство предвкушения приключения.

Бенколен в последнюю секунду внес в план кампании некоторые коррективы.

Из комиссариата первого района он получил чертеж (все учреждения такого рода передавали чертежи властям) расположения помещений в «Клубе масок». В клуб вел лишь один вход. Все комнаты выходили окнами во внутренний двор, который почти полностью был занят как бы отдельным домом — огромным сооружением с куполообразной стеклянной крышей. Это был большой зал для променада. С главным зданием его связывали два коротких перехода — первый недалеко от входа в клуб и второй в дальнем конце, рядом с помещением администрации. Во внутренний дворик можно было попасть прямо из приватных комнат нижнего этажа либо через четыре двери по углам зала. Таким образом, посетителям не было необходимости возвращаться в вестибюль. Однако на второй и третий этажи можно было проникнуть, лишь поднявшись по лестнице. Было известно, что комната 18, в которой Галан назначил свидание Джине Прево, расположена точно над комнатой 2, а комната Робике — над комнатой 3.

Первоначально идея Бенколена заключалась в том, чтобы спрятать микрофон в восемнадцатой комнате. Но это оказалось практически невозможным. Провода пришлось бы тянуть через окно на крышу, и, учитывая, что охрана наверняка удвоила бдительность, можно было быть уверенным, что наши махинации не останутся незамеченными. Я уже упоминал, что все окна клуба выходили во внутренний двор. В итоге затею с микрофоном пришлось отвергнуть. Бенколен от злости дымился. Злился он в основном на себя за то, что не сумел предусмотреть все сложности. В конце концов было решено, что я должен буду попытаться спрятаться в комнате номер восемнадцать до появления там парочки. Это являлось весьма замысловатой задачей, поскольку поле битвы было неизведанной территорией. Если меня обнаружат, то придется полагаться лишь на себя: возможность связаться с внешним миром отсутствовала. Я не мог взять с собой оружие. Мы предположили, что, учитывая вероятные вспышки ревности нетрезвых посетителей, все члены клуба наверняка подвергаются при входе деликатному обыску со стороны обходительных служителей в вечерних туалетах.

Если размышлять здраво, то, согласившись на эту авантюру, я свалял дурака. Но с другой стороны, приключение казалось очень соблазнительным. В предвкушении опасности кровь быстрее бежала по жилам, и сердце колотилось сильнее.

Часы только-только пробили десять, когда я медленно брел по бульвару Клиши по направлению к «Мулен Руж». Выступление мадемуазель Прево — мы это тщательно проверили — начиналось в одиннадцать и продолжалось пятнадцать, а с учетом вызовов на бис двадцать минут. Прежде чем ехать в клуб, ей надо будет переодеться. Следовательно, зайдя в «Мулен Руж» и послушав ее несколько минут, я все равно вполне успею прибыть в номер 18 раньше, чем она.

Итак, под бриллиантовым сиянием люстры я поднялся по покрытой красным ковром лестнице, приобрел билет, сдал пальто и цилиндр в гардероб и направился туда, где гремел джаз.

«Мулен Руж» в наше время перестал быть театром, хотя на его сцене, задрапированной красным бархатом, и ставятся иногда блестящие эстрадные обозрения. Теперь «Мулен Руж» — не что иное, как безвкусно изукрашенная, натертая воском танцевальная площадка, на которую с трудом пробиваются с галерей через клубы табачного дыма желтые и белые лучи прожекторов.

«Мулен Руж» выл и гремел в такт негритянскому джазу, в котором задавали тон медные тарелки, бас-барабан и отвратительно визгливая медь; хотя это, может быть, визжала дикая кошка, не знаю. Я никогда не мог понять, почему джаз такого рода называется «горячим». Возможно, он получил свое прозвище от количества пота, льющегося по черным физиономиям музыкантов. Афроискусство, включая знаменитые «спирючуалз», всегда оставляло меня равнодушным. Поэтому и сейчас я заметил лишь, как дрожат стропила, колеблется пол от топота ног, застилает глаза пыль, и дребезжат бутылки в баре. Под взвизгивания бьющихся в экстазе танцоров я занял место в боковой ложе и заказал бутылку шампанского.

Стрелки моих часов едва ползли. В зале становилось все теснее, задымленнее и жарче. Выкрики танцующих сменились постаныванием, когда аргентинский оркестр заиграл танго. Красотки на вечер соскользнули с табуретов у стойки бара и продефилировали мимо лож, призывно поглядывая на мужчин. Каждый скачок секундной стрелки приближал время моего ухода. Но вот притушили огни, шум в зале перешел в тихое гудение, и объявили выход Эстеллы. За мгновение до того как погас свет, я обратил внимание на человека в ложе у противоположной стороны площадки. Это был капитан Шомон. Он неподвижно сидел, опершись локтями о барьер, не отводя взгляда от сцены.