— Очень проницательно.

Насмешливый голос, казалось, доносился из ниоткуда. Потом снаружи палатки возникли очертания огромной темной птицы. Голос принадлежал Фирр, но фигура, появившаяся в углу, ничем ее не напоминала. Там стояла женщина, старая и сморщенная.

— Я пришла отплатить тебе за жалость, Талискер, — отвратительно ухмыльнулась она. — А теперь ты меня жалеешь?

Без лишних слов старуха сбросила оборванное тряпье на землю и шагнула вперед. Дункана передернуло — желтоватая кожа висела складками, остатки груди свисали до самого живота, как сморщенные высохшие плоды. Он хотел попятиться — и понял, что не в силах шевельнуться. Фирр засмеялась и схватила его за ногу.

— Дурак, никогда не жалей меня! Ты прав, мы носим избранные нами маски.

Ее охватил зеленоватый свет, и она приняла новый облик. Талискер вскрикнул, когда тощая рука, державшая его за ногу, стала когтистой лапой. Над ним нависла огромная волчица — с рычанием склонилась к его лицу. Не важно, что Фирр хочет обладать им — изнасиловать его; важно другое: до того, как убьет, или после?

Волчица поднесла морду к самому его носу. По щеке Талискера потекла слюна.

— Фирр! — выдохнул он. — Фирр, послушай меня. Пожалуйста. Я должен кое-что тебе сказать.

Волчица перестала рычать и внимательно заглянула ему в лицо — хорошо, значит, она рассматривает его не просто как жертву. Богиня вновь изменила обличье, и хруст костей вторил мягкой песне дождя. На сей раз ее превращение напугало его куда сильнее.

— Уна?.. О нет, Фирр…

— Этот облик тебе больше нравится? — рассмеялась она.

Хотя разум и говорил ему, что перед ним отнюдь не его возлюбленная, а само воплощение зла, Талискер радовался теплу и аромату Уны, и тело не повиновалось ему. С радостной улыбкой Уна-Фирр приняла его в себя. Дункана окатила волна стыда.

— Нет… — прошептал он.

Глядя на нее из-под прикрытых ресниц, Талискер все больше поддавался обману. Она сидела почти неподвижно и касалась его лица не с нежностью, а скорее с любопытством. При каждом прикосновении его пронзало током, будто замыкался какой-то контакт… Ее дух поглотил Дункана.

То, что происходило с телом, всего лишь вторило музыке души. Талискер чувствовал, что неизмеримо слабее богини и она раздавит его, если только поймет, что он коснулся ее божественной сути. Никогда в жизни Дункан не был так бессилен прервать свое видение. В этот короткий миг он воспринял все, что составляло душу богини зла, — черные образы, не связанные ни с чем, переплетались друг с другом, сверкали зубами и когтями на грани бытия. Духи, демоны, джинны хаоса — весь тлен вселенной, не облеченный плотью… Талискер закричал от страха за свою душу и рассудок, а Фирр, приняв вопль за стон страсти, вонзила ему в грудь ногти, расцарапав до крови.

— Нет…

Дункан закрыл глаза, но тьма вокруг оставалась, охватывая его черно-лиловой волной, в которой угадывалась чья-то вневременная душа, решившая воплотиться в Фирр. Она все близилась и близилась, пока ничего не подозревающая богиня наслаждалась своей властью. По мере приближения душа становилась ярче, и Талискера захлестнуло сияние. Он вновь открыл глаза — и увидел рыжие волосы любимой: она сидела на нем и двигалась, обнаженная, с его кровью на губах. А в центре сияющей сферы билось хрупкое сердце, некогда бывшее душой новорожденного, обреченного стать богом. Дункан потянулся туда и духом, и телом и изверг свою страсть, глядя на сердце, в котором отражались все страхи и вера феинов.

Неожиданно Фирр поняла, что он видит, закричала от ярости и страха, и Талискера охватило пламя.

Малки услышал крик из палатки друга, похожий на рык большой кошки, и инстинкты подсказали ему правду.

— Дункан!

Палатка горела серным огнем, пламя шипело, когда на него капал дождь. Внутри был виден простертый на земляном полу Талискер.

— Дункан! Дункан, просыпайся! — закричал Малки.

Рядом появился Чаплин и стал тушить пламя одеялом. Ничего не выходило. Огонь был очень странный — он горел с яростью, не уступавшей гневу богини. Друзья отскочили в сторону, кашляя.

— Бесполезно, — проговорил Малки. — Дункан… Давай, Сандро, мы должны вытащить его, или он умрет.

Чаплин закрыл лицо плащом, и мужчины бросились внутрь. Их тут же окутал дым, и они поняли, что совершили ошибку. Плащ Чаплина вспыхнул; инспектор закричал, упал на пол и принялся кататься по сырой земле.

Малки бросился к Талискеру, потом остановился, видя, что Чаплин тоже в смертельной опасности. Неожиданно палатка обрушилась, и горящие ивовые подпорки пригвоздили горца к земле. Он слышал крики Чаплина; Талискер не издавал ни звука. Малки сунул руку в мешочек и вытащил камень Деме, сиявший слабым, неверным светом. Камень терял силы.

— Пожалуйста, — прошептал Малки. — Пожалуйста…

Он потерял сознание от боли и окружившего его дыма.

На сей раз все по-другому. Он чувствует запах гари, слышит крики ярости и проклятия. Но здесь, в Ничто, она не в силах дотянуться до него. Он лежит во тьме, кашляя, когда в легкие попадает дым, принесенный из мира живых, думает о ней. На самом деле не о ней, а об Уне. Дункан пытается убедить себя, что Фирр заставила его изменить Уне, хотя если честно — а Ничто подходящее место, чтобы говорить себе правду, — богиня всего лишь использовала его слабость. Будь он хоть капельку сильнее…

— Дункан? — Говорящего скрутил приступ кашля. — Где мы?

Это Чаплин. Он лежит на спине, его одежда обгорела. Талискер чувствует отвратительный запах паленой плоти и с трудом подползает к другу.

— Мы в Ничто, Сандро. Это место, где, как мне кажется, моя душа ждет подходящей возможности вернуться в тело в Эдинбурге.

Чаплин с трудом говорит — так ему больно.

— Но я никогда здесь не был, просто приходил в себя в другом мире.

— На сей раз… — Талискер поколебался, прежде чем продолжить. — Прости, Сандро, на сей раз твоя жизнь в опасности.

Тот молчит — слишком сильно болят ожоги, он почти теряет сознание. Дункан берет его за руку.

— Не беспокойся, тьма не длится долго.

Понимание, что жизнь Чаплина ускользает, неожиданно наполняет его страхом одиночества, и он оглядывается, ища Малки.

— Не думал, что ты будешь рисковать из-за меня головой, Сандро, это был очень отважный поступок. — Талискер смотрит на друга и видит, что тот улыбается. — Твой отец гордился бы. — Он не знает, почему говорит все это. — Я не хочу возвращаться в Эдинбург, мне страшно. Шулы нет, все меня ненавидят. Ты тоже ненавидишь меня там… — У Дункана нет сил, он не хочет продолжать путь.

— Я никогда не питал к тебе ненависти, — шепчет Чаплин. — Просто мною владели ярость и тоска. Я…

— Сандро! Сандро! — Талискер хватает друга за плечи и трясет его. Ответа нет, тот в лучшем случае без сознания.

— Дункан, идем. — Рядом появляется Малки и кладет ему руку на плечо.

— Где ты был?

— Что за вопрос? Я и сам не знаю, где я был, неужели не ясно? Ты же просто появляешься тут, и все. Но нам надо идти. Камешек Мирранон… в нем почти не осталось силы. Смотри. — Он показывает Талискеру тускло мерцающий изумруд. — Если мы быстро отсюда не выберемся, то попадем в ловушку. Ну же, я видел того зайца, который всегда тебя выводил.

— Я не могу бросить Сандро.

— Надо спешить. Послушай, есть шанс, что, если выберешься ты, выберется и он — ведь раньше было именно так.

— Но мы не знаем наверняка. Он никогда не был здесь.

— Торопись, Дункан.

Талискер поднимается и кладет Чаплина на плечо, как делают пожарники. Горец удивленно смотрит на своего потомка и качает головой.

— После всего…

— Он мой друг, Малки.

Сначала он решил, что все же умер на этот раз, затем понял, что темнота настоящая, земная. Талискер сел и стал ждать, когда глаза привыкнут к царящему вокруг мраку. Странно, подумал он, на губах по-прежнему вкус пепла и огня Сутры, хотя левая рука туго забинтована.