Поэтому Фарид по-прежнему доверял газели, которая подходила прямо к дому и съедала то, что оставалось от обеда.

Воцарился полный мрак, луна скрылась. Парень, подливающий солярку в двигатель, щелкает пластмассовой зажигалкой и, пошатнувшись, бросает ругательство: из-за морской сырости пламя тут же гаснет. Материнские объятия ослабевают, руки ее уходят вниз вместе с баржей, проседают, как повозка в пустыне.

Фарид ждет рассвета. Ждет Италии. Там женщины не закрывают лиц и есть куча телеканалов. Они сойдут на берег под вспышки камер, их сфотографируют. Им дадут игрушки, кока-колу и пиццу.

Рашид, отец дедушки Мусы, уже проделал этот путь в начале века, когда итальянцы жгли деревни, вышвыривали бедуинов из оазисов и заталкивали их в тесные загоны, точно коз. Рашид был веселым парнем. Он играл на табле[8] и собирал резину с гевей. Его братья умерли в депортации, а его погрузили на корабль и отправили на пограничные острова Тремити. Больше о Рашиде не было известий. Умер ли он там или начал новую жизнь?

Фарид глядит на море.

Дедушка Муса рассказывал ему о путешествии своего отца.

В тот день поднялась песчаная буря. Ветер поднимал серую пыль и хлестал в берег, словно пустыня решила воспротивиться этому жестокому исходу. Бедуины садились на корабли: грязные галабеи, исхудавшие за несколько голодных месяцев лица, печальный, застывший взгляд скотины, которую везут неизвестно куда.

Однажды Муса, уже став взрослым, приехал туда на «тойоте» вместе с археологами — молодыми ребятами из Болоньи. Они ночевали в бывшем лагере туарегов, ездили смотреть некрополи гарамантов и белоснежный лабиринт Гадамеса.

Стоя на берегу Сиртского залива, Муса смотрел на море, поглотившее его отца. Не сесть ли на корабль, чтобы попытаться разыскать Рашида в Италии? Он явится к отцу, высокий и стройный, в английских роговых очках, в белой галабее… Муса мечтал взять старого Рашида на руки, вернуть сюда, в его родную пустыню, посадить на верблюда.

Ржавчина тоски скрипела на зубах, как песок.

Но этот синий простор ужаснул его. Казалось, чья-то рука готова приподнять его за шиворот и бросить туда. Давний страх перед морем.

Однако он успел разглядеть на пляже группу полуобнаженных туристов, которые ели тутовые ягоды из корзины и пили лаймовый сок.

Фарид смотрит на море и думает о рае.

Дедушка говорил ему, что там женщины прекраснее, еда лучше, а краски ярче, потому что Аллах — живописец начала мира.

Фарид думает о фотографии своего отца Омара, которая висела в столовой: фотограф подкрасил ее кисточкой. Губы стали краснее, ресницы — отчетливее, глаза — глубже.

Он совсем не напоминает легендарного Омара аль-Мухтара. Он не разбирается в политике. Он робок и нерешителен.

Фарид смотрит на море.

Слезы наворачиваются ему на глаза, катятся по лицу, покрытому нежным пушком и побелевшему от соли.

Вито идет по скалам, порой спускается в песчаные ложбины. Он оставил позади себя страну, звуки включенного радио, голос женщины. Здесь — только ветер и высокие волны, что бьются об утесы, точно разъяренные хищники, встают на дыбы, пенятся, потом отступают. Вито любит море в непогоду. Ребенком он со всего духу бросался в него. Его мать Анджелина — крошечная фигурка там, на пляже, — кричала что было сил, размахивая руками, будто кукла-марионетка; ее платье билось о ноги. Но что значила мать? Море было куда сильнее. Оттолкнуться, оседлать проворную волну, заскользить, словно по намыленной поверхности, — и затем уйти под воду, броситься в глотку бешеного водоворота. Он устремлялся к песчаному дну, усеянному камнями, которые запросто могли оглушить. Море в носу, море в животе. Волны высасывали его изнутри, нагоняли страх.

Но ведь внутри каждой подлинной радости таится страх.

Плавки, полные песка, красные глаза, волосы-водоросли. Лучшие в жизни воспоминания. Стать невесомым лоскутом. Дрожать от счастья и страха. Синие губы, онемевшие пальцы. Он стремглав выскакивал из воды — ненадолго, — валился на теплый песок, вздрагивал и бился, как рыба перед смертью. И снова бросался в воду, ни о чем не думая, ощущая себя скорее рыбой, чем человеком. Даже если он не вернется, что с того? Что ждало его на берегу? Взбешенная мать, курящая сигарету. Бабушкина похлебка с осьминогами. Мерзостные летние задания. Летом нет ничего хуже, чем книжки и тетради. А ему все время назначали переэкзаменовку на осень. И поэтому каждое лето надо было заниматься.

Однажды Анджелина, собираясь вытащить его из воды, наступила на морского ежа и потеряла солнечные очки. Это было уже слишком. Она потащила его за волосы по песку, а он извивался и вырывался, точно осьминог. В эти мгновения он ненавидел ее больше всего. В эти мгновения он понял, что она его любит больше всего на свете. Той ночью она уложила его с собой в постель, на смятые белые простыни: он ощущал ее дыхание, ее движения. Мать была в разводе. Вечером она становилась под пальму у входа и так, стоя, курила: одна рука на животе, в другой пачка сигарет. Губы ее шевелились: она беззвучно разговаривала сама с собой. От волос, упавших на лоб, она выглядела странно: ни дать ни взять обезьянка, готовая к прыжку.

Теперь Вито уже взрослый. Семья больше не живет в Катании, они приезжают на остров только летом и иногда — на Пасху. Идут последние дни летних каникул, у матери скоро начинается учебный год в школе. Для Вито со школой уже покончено. Конец этой тягомотине, списыванию домашних заданий, постоянному вранью. Он получил аттестат зрелости — учась из-под палки, занимаясь бесконечной зубрежкой, — все-таки получил. И держался молодцом. Члены комиссии назвали его славным парнишкой. Выпускное сочинение он писал про итальянцев, живших в Триполи, — от мясника Грациани до своей матери.

Он писал про тоску по Африке, про ностальгию, которая намертво прилипает к человеку. Про путешествие, которое они вместе совершили туда. В Ливию.

А потом — полная свобода. На следующий день он оторвался, как никогда еще в своей жизни: пошел на дискотеку и целовался с девчонкой. Правда, она потом сказала, что перепутала его с другим. Но все же он узнал вкус ее рта и вздрогнул от этого — совсем как в детстве, проваливаясь в волну.

Вито смотрит на море. Он босиком. У него грубые и цепкие, как у моряка, ступни. Летом всегда так: ноги привыкли отдыхать, ступать без обуви по скалам и утесам.

Лето стояло чудесное: вот это каникулы так каникулы! Он просыпался поздно, немного купался. На море он приехал сильно поглупевшим и поэтому читал книги, забравшись в грот, а вокруг него сновали крабы.

Сегодня поднялся ветер, и поэтому он надел майку и штаны.

Вито разглядывает всякий мусор, выброшенный на пляж, — обломки лодок и прочее. Море вываливает на берег свои грузы.

С другой стороны моря идет война.

Для острова это лето оказалось трагическим. Обычная ежегодная трагедия.

Вито редко выбирался вглубь острова. Центр приема беженцев чуть не лопался изнутри: там стояла вонь, будто в зоопарке. Вито видел очередь к кухне под навесом, пластмассовые кабинки туалетов. Он видел лагеря беженцев ночью — скопления серебристых покрывал. Он видел, как Тиндара, их соседка по дому, вопила, напуганная до полусмерти, когда к ней залез грабитель — араб из Туниса. Он видел ребят, с которыми был знаком с детства, а теперь даже не здоровается: те готовили в больших котелках кускус — пищу обездоленных.

Вито еще не знает, какую профессию выберет. Он хотел бы заняться искусством: эта мысль пришла ему в голову лишь недавно, летом, и он еще ни с кем не делился ею. Он хорошо рисует это единственное, что он делает легко и свободно. Может, потому, что здесь не надо рассуждать, достаточно водить руками. А может, потому, что он не столько учился, сколько изрисовывал тетради и парты.