— Ага, — согласился Лошадников, не поняв смысла предложения.

Коловратский полуобнял участкового. Разлаписто-тяжелая рука переползла с плеча на шею и поглаживала, словно что-то втирала.

— Витек, хочешь скрасить мое одиночество?

— В каком плане? — попробовал уточнить лейтенант.

— Витек, ты похож на бутон, который еще не распустился. А у меня есть уже набухший банан…

Рука Коловратского продолжала гладить шею. Но лейтенант перестал ее ощущать, потому что пальцы второй руки этого Генриха бегали внизу по коленям, словно что-то искали. Искали-таки — ширинку. И начал ее расстегивать с нервной торопливостью. Оперативная ситуация изменилась…

Лейтенант оставил бокал и, вогнав в кулак правой руки всю силу, двинул им в грудь Коловратского — в рюшечки. Убегая, сумел заметить под столом шесть ног — вернее, четыре ножки опрокинутого стула и две ноги в лакированных штиблетах — лежащего человека.

Любое уголовное дело либо передается в суд, либо прекращается, либо приостанавливается. Во всех случаях оно должно быть расследовано. У Рябинина в сейфе лежала — точнее, валялась — папка с неподшитыми процессуальными документами, к которым он давненько не прикасался. До очередной проверки. И прокурор не станет вникать в суть негромкого преступления: для него главное — работает следователь по делу или волокитит.

Рябинин волокитил. И теперь вызвал повесткой сожительницу Коловратского, так и не определив, свидетель она или соучастник. Во всех случаях ее давно следовало допросить, коли дело возбуждено. Рябинин умилялся СМИ, когда, сообщив о преступлении, они добавляли успокоительную фразу, что возбуждено уголовное дело. Мол, теперь все в порядке. А это всего лишь листок бумаги, дающий право начинать расследование. Преступник задержан — вот нужная людям информация…

Телефонный звонок бесплодные мысли перебил. Видимо, Леденцов что-то дожевывал. Когда майор делился информацией несущественной, то голос у него звучал как бы между прочим:

— Сергей, проверили «КСИС». Точная расшифровка: коррекция судьбы и смерти. Туфта, но все законно. Ты ошибся.

— В чем?

— Директор — Иван Архипович Чувахин, а не Коловратский.

— Боря, я говорил, что Генрих непременно где-нибудь проколется.

— Прокололся, — подтвердил майор.

— В криминале?

— Нет, в сексе.

— Уточни…

— Гомик он в натуре.

Майор рассказал об акции Палладьева — Лошадникова. Следователь посмеялся, а затем удивился:

— У него же симпатичная подружка.

— Откуда берется эта гнусная ориентация? — удивился майор.

Рябинин мог бы объяснить, но для этого требовалось время. Сейчас его интересовал вопрос конкретный, хотя, судя по выражению «гнусная ориентация», майор ответа знать не мог:

— Боря, а его Изольда знает про склонность любимого?

— Не обязательно: педики народ хитрозадый. И такими могут быть, и этакими.

— Интересно, где он работает?

— Будешь им дальше заниматься?

— Нет, допрошу Изольду и дело прекращу.

Дверь распахнулась прямо-таки синхронно с положенной трубкой. Вызванную Изольду Рябинин видел лишь однажды, когда изымал мумию. Но вошла, кажется, не Изольда, и вошла независимо, как бы мимоходом. Будто ее путь лежал дальше, за кабинет, за следователя. Но ей пришлось упереться в стол, на который она выложила повестку и паспорт…

Она, Изольда Михайловна.

Рябинин начал заполнять анкетный лист протокола:

— Вы работаете?

— Нет.

— А чем заняты?

— Я теперь домохозяйка.

— И какое же у вас хозяйство? — спросил он, удерживаясь от бегущего следом вопроса насчет мумий, которых, видимо, надо кормить овсянкой.

— По-вашему, женщина должна ходить на работу?

— Обычно люди чем-то заняты…

— Я занята с утра до вечера: релаксация, фитнес, винтажные бутики, тай-бо…

Внешне Изольда переменилась. Он помнил ее высокую стройную фигуру, походившую на взлохмаченную статую. Каштановые волосы с металлическим отливом… Теперь остался лишь рост. Теперь она была светло-лимонной блондинкой с челкой, пересекающей лоб от одной брови до другой. Плюс узкие модные очки. Глаза, похоже, остались прежними: карими с металлическим блеском.

Рябинин понял, что она способна утопить допрос в ненужных мелочах. Надо спрашивать о главном. О мумии не хотелось — она была уже не главной, поскольку дело прекращается. Рябинина больше интересовало занятие Коловратского. Подходить к этому он начал неспешно:

— Изольда Михайловна, я имел в виду полезный труд.

— Женский труд измеряется не пользой.

— Деньги-то платят за пользу.

— Манекенщица Клаудиа Шиффер получила шесть миллионов долларов.

— Она, видимо, оделась в какой-нибудь наимоднейший прикид…

— Нет, наоборот.

— В каком смысле?

— Она в рекламе за тридцать секунд разделась догола.

За рекламой, модой и светской чепухой Рябинин не следил, поэтому замкнулся как раз на те тридцать секунд, необходимые Шиффер для обнажения. Изольда их использовала:

— Вы забыли о главном предназначении женщины — о любви.

— Да, запамятовал… Но тогда почему вы с Коловратским не состоите в браке?

— Брак к любви не имеет никакого отношения.

— Если любовь, то почему у вас нет детей?

— Боже, ну и отстой, — деланно вздохнула она.

— Ломоносов говорил: где любви нет, ненадежно и плодородие, — возразил Рябинин на отстой.

И спохватился. Опять его понесло на свободные беседы. Все оттого, что надоело однообразие преступности, которая в свою очередь зависела от стандартных человеческих мотивов. Кражи, рукоприкладства да убийства… Даже хитроумных мошенников не было. Впрочем, один был, с мумией.

Разговор о любви таил некоторую опасность. Рябинин не знал, может ли он свободно распоряжаться сведениями о сексуальной наклонности Коловратского. В курсе ли Изольда, надежна ли информация, уместно ли использовать ее сейчас, не поговорить ли сперва с операми?..

— Где теперь работает Коловратский?

— Он в свободном полете.

— То есть?

— Консультирует граждан в частном порядке.

— По каким вопросам?

— По разнообразным.

— Все-таки в какой области: техника, медицина, юриспруденция?..

— Генрих сведущ во всем, поэтому люди обращаются к нему за советами.

Рябинину подумалось: зачем тратит время? Она не интересна ни как свидетель, ни как личность. Может быть, любуется красотой? Да, она привлекательна: глаза, улыбка, губы… Но в лице нет тайны — именно в лице.

— Изольда Михайловна, расскажите про мумию: как придумали, сделали, управляли ею?..

— О мумии я ничего не знаю.

— Неужели?

— Я только обслуживала постояльцев. А откуда мумия, как устроена, почему ходит — это не мое дело.

— Но мумия подходила к постояльцам?

— Управлял Генрих.

Откровенная ложь Рябинина давно раздражала. Люди защищались. Ложь, правда, создавала неудобства, потому что приходилось ее опровергать. Но ее ложь была особой, нагло повисшей на губах, которые стали узкими, на манер очков.

— Не забывайте, что вы предупреждены о даче ложных показаний.

— Помню, господин следователь.

— Когда и откуда привез Генрих мумию?

— Не знаю.

— Жили с Генрихом и его отцом в одном доме и не знаете?

— Я не жила с ними в одном доме.

— Где же вы жили?

— В городе, на квартире Генриха.

— Почему же бросили дом?

— Я не ладила со стариком. Переехала к Генриху, не видела старика и с ним никаких отношений не под держивала.

— Почему же?

— Из-за Генриха.

Рябинину не было смысла вникать в тонкости их семейных отношений, вряд ли они касались мумии. Но один момент удивил:

— Старый человек жил один в пустом доме с мумией? Как это Генриху было не жалко отца…

Рябинин уже хотел перейти к мистическим способностям родителя, но остановила Изольдина усмешка. Над кем она смеется? Над Генрихом, над его отцом, над мумией?