— Ты лучше меня знаешь тенденции в армии.

— Ага. Только парализаторы, чтобы потом тела можно было разобрать на органы. — Он все улыбался. — А все-таки? Спутники всякие сбивать, как кубик Рубика его, раз — и все.

— Не знаю.

По мере того как он распалялся, я мрачнел. Я уже чувствовал, к чему он ведет.

— Слушай, Алекс, когда это транслировали, я был в командировке. Ни хрена не видел. Расскажи, как он действует, а?

Правильно, люди делятся на несколько категорий. Одни — палачи, другие всегда рады ткнуть им этим в рожу, а потом с нетерпением ждать следующей трансляции казни, а после — рассказа, желательно из первых уст. Если не от жертвы, так хотя бы от палача, хотя первый вариант был бы предпочтительней. Как жаль, что он не осуществим!

А Калужский продолжал:

— …Я знаю, что он поворачивает тело в разные стороны на разные градусы, послойно, в полсантиметра толщиной, как кубик Рубика. Тогда от Каманова должен был остаться бесформенный кусок мяса, правильно?

(Кровавый всплеск, будто кулаком по воде)

— Нет, — я произнес это сквозь зубы.

— А что? — искренне удивился он.

— Я не хочу об этом говорить.

— А что? Мог бы порадовать старого друга.

Нет. У меня нет друзей по эту сторону компьютерного экрана. Кроме, может быть Заера, да и тот просто приятель.

— Он просто взорвался.

— Почему?

Я резко повернулся к нему и сообщил с плохо сдерживаемой яростью:

— Ты в курсе, Ник, что человек на девяносто восемь процентов состоит из воды? И она в теле находится под давлением. А теперь представь себе, что будет, когда фазовращатель нарушит целостность мембран через каждые пять миллиметров, и оставь меня в покое\

Его глаза горели, рот был приоткрыт, и я, отворачиваясь, понял, что он не отстанет.

И точно, через две минуты молчания Калужский нерешительно спросил:

— Я слышал, куб так и не открыли, выбросили в утиль.

Ну не отмывать же его, идиот.

— Бери управление, мы прилетели.

Он еще секунду смотрел на меня, потом отвернулся и взялся за полукруглый штурвал, чтобы опустить машину на тюремную стоянку, между бело-синими мобилями с погашенными «мигалками».

Бросив взгляд на бурую равнину, за которую опускалось багровое солнце, я прошел через пропускник, обесточенный для нас охранником из пуленепробиваемой прозрачной кабины.

Мы находились в административном здании Федеральной Службы Исполнения Наказаний. Сами блоки с заключенными и тюремный двор, а также все остальные тюремные помещения находились по другую его сторону.

За поворотом нас встретили Андрей Кинда и Аркадий Па-дорин, судья и прокурор города.

— Ну наконец-то, Гемпель, — сухо произнес Кинда. — Казнь уже отложена на три часа. А утром я вообще думал, что нам придется назначать нового палача из-за вашей пагубной привычки, — он неодобрительно посмотрел на мой темный парик.

Череп у меня выбрит для лучшего контакта с шлемом виртуальной реальности, и шлем оставляет характерные посинения на коже, а на нас, путешественников компьютерных сетей, общество смотрит с презрением и пренебрежением, как на жалких наркоманов. Общество нас только терпит.

И черт знает, может, оно и право.

Я легко улыбнулся:

— Вы перешагиваете границы приличий, судья.

— Не нам с вами говорить о приличиях, особенно перед казнью, Гемпель.

Он всегда называл вещи своими именами, и ему опять удалось смутить меня — человек, которого я уважал больше всех других и хотел видеть своим другом. И он быЛ моим другом, только в Кэта, не правда ли?

Стоп. Даже погибнув, эта реальность продолжает преследовать меня, но позволять ей этого нельзя. Кэта не существует, и никогда не существовал.

Кинда пошел впереди, за ним — прокурор, потом я, потом Калужский. Мы шли знакомыми коридорами мимо будочек с охраной, электронных замыкателей и металлических решеток, которые появились вместе с тюрьмами каменного века и вытеснить которые не в силах ни одно технологическое новшество.

— Трансляция будет? — спросил я в пустоту.

Падорин недоуменно обернулся на меня, будто спрашивая: ты что, газет не читаешь? А потом вспомнил, что я действительно не читал, и ответил:

— Нет. Дело было не настолько громким.

Что ж, так даже лучше, хотя, впрочем, никакой разницы и нет.

Мы вошли в небольшую комнату, где из мебели были лишь несколько стульев, расставленных перед прозрачной стеной, за которой находилась другая, большая, комната с креслом и сияющим агрегатом над ним.

Комната из видений, сводивших меня с ума.

Привычное место работы, не вызывающее ровным счетом никаких эмоций.

Там еще никого не было, но это не значит, что у меня есть время выпить чашечку кофе. Охранник уже принес мне мой костюм. Но если трансляции не будет, я надену только маску. Натягивая ее на голову, я внезапно вспомнил разговор с За-ером, произошедший, казалось, тысячелетия назад. Он спросил тогда: «Слушай, Саша, зачем ты ее надеваешь?» Тогда я был еще молод и ответил с самоуверенной улыбкой: «Ну, во-первых, по традиции, у правосудия не должно быть лица, во-вторых, конечно, для моей безопасности — меня ведь транслируют на добрую чертову половину этого лучшего из миров, и в-третьих, Курт, ты можешь не поверить, но большинство смертников сами не хотят видеть лицо своего палача». Он тогда очень удивился.

— Знаете, Гемпель, — прервал мои воспоминания судья, и я обернулся к нему. Калужский сидел на стуле, закинув ногу за ногу, и просматривал какие-то документы, прокурор с некоторым удивлением взирал со своего стула на Кинду, а тот, все еще стоя и глядя на меня снизу вверх, продолжал:

— В тридцатые годы прошлого века, прямо перед Второй мировой войной, на всю Польшу (она тогда была отдельной страной) был один палач. Он тоже выступал в маске, но все знали его фамилию — пан Мациевский. Когда приходила надобность, его, как и вас, вызывали на место, и он… выезжал. На каждого повешенного он тратил новую пару белых перчаток, которую сразу по проведении казни снимал и выбрасывал со словами: «Справедливость восторжествовала».

Кинда замолчал, и я молчал, глядя на него и ожидая продолжения или хотя бы резюме. Но судья только смотрел мне в глаза.

Наконец я не выдержал:

— Ну и к чему вы это мне рассказали?

Судья вдруг улыбнулся:

— Да ни к чему. Просто мне показалось, что это и ваше жизненное кредо: «Справедливость восторжествовала».

Я продолжал молча смотреть на него, потом пожал плечами и повернулся, чтобы выйти. Все мое сознание заполняло одно только недоумение.

— Правда, Гемпель, — крикнул Кинда мне вслед. — Без всяких намеков! Мне просто захотелось вам это рассказать.

Я поверил ему, но недоумение осталось. У меня было чувство, что я должен как-то использовать эту историю или хотя бы осмыслить. Но я не знал даже, в каком направлении думать. Я не увлекался театральностью, не носил белых перчаток, не произносил патетических речей… Я просто работал.

Дверь за стеклянной перегородкой открылась, и появился первый охранник. Я торопливо вышел через вторую дверь, и короткий коридорчик привел меня к пропускнику с очередным стражем в очередной будке. Он выпустил меня в «коридор смертников», как это здесь называли. Дверь в его конце была открыта, и я мог видеть, что жертва уже сидит в кресле и охранники заканчивают работу с зажимами. Когда я вошел, они как раз возвращались, чтобы встать по обе стороны двери. Один из них протянул мне черный пульт дистанционного управления. На секунду наши пальцы встретились, и он торопливо отдернул руку. Отходя в свой угол, к матовой стене, скрывающей три пары холодных глаз, я обратил внимание на судмедэкперта, женщину с остриженными под «каре» светлыми волосами, в очках, с суровыми складками у губ. Прижимая к груди небольшой анализатор, она замерла у дальней стены и казалась частью интерьера. «А ты-то как сюда попала? — с внезапной тоской подумал я. — Посмотри, что эта работа сделала с твоим лицом. Сидела бы сейчас дома, с мужем и детьми, работала бы в нормальной клинике…» Интерес к ней пропал, и я обратил наконец внимание на женщину в кресле. Может, когда-то она и была красивой, но сейчас, выбритая наголо… впрочем, у меня в любом случае не было ни возможности, ни желания что-либо менять. По привычке контролируя лицевую мускулатуру — так гораздо легче сдерживать эмоции, если они возникнут, когда лицо не отвечает на них — принцип обратной связи, мать вашу, — я начал работать.