— О’кей!

Стерн проницательно поглядел на меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Все было, как ты предположил. Там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. А она сказала «Малышу — три». И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня, подростка, незащищенного, открытого. Это было так больно, то, что происходило с ней.

— И ты это почувствовал?

— На какую-то долю секунды я сделался ею, понимаешь? Я стал ею, чувствовал, поступал, как она, видел, слышал и ощущал все до последней мелочи. И я мог припомнить любое мгновение ее жизни.

— Гештальт, — пробормотал он.

Я подошел к Стерну, он поднял лицо, когда я склонился над ним. Сперва вздрогнул, но потом справился с собой и даже пододвинулся ближе. Я впился в него взглядом.

— Боже, — пробормотал он, — Клянусь, у тебя зрачки вращаются, как колеса.

Стерн прочел много книг. Я и не думал даже, что их столько понаписано. И я проскользнул внутрь, выискивая необходимое.

Трудно описать, что я испытал. Словно бы идешь по тоннелю, своды которого утыканы палками с медными кольцами на концах, как при игре в серсо, и ты можешь взять любое из них.

А теперь представьте, что у вас тысяча рук, и все срывают эти кольца. И еще: тоннель тянется тысячи миль, но вы проходите его мгновенно.

И мне это далось легче, чем Дину.

Я выпрямился и отошел от Стерна. Ему было явно не по себе. Он даже испугался.

— Все в порядке, — успокоил я.

— Что ты сделал со мной?

— Мне были нужны кое-какие слова. Спасибо.

Держался он превосходно. Положил трубку в

карман, провел кончиками пальцев по лбу и щекам. А потом сел, уже в полном порядке.

— Я знаю, — сказал я. — Так себя чувствовала мисс Кью после встреч с Дином.

— Кто ты?

— Скажу. Я — центральная ганглия сложного организма, состоящего из компьютера — Малыша, телепортеров Бини и Бони, телекинетика Джейни и меня самого — телепата и управляющего. В нас нет ни единой черты, которая еще неизвестна людям. Только в нашем случае каждый элемент действует с максимальной эффективностью.

Его создал Дин. Я пришел Дину на смену, но когда он умер, я был еще слишком неразвит, к тому же получил тяжелый удар от мисс Кью. Мисс Кью. Она дала нам безопасность. Но мой гештальт-организм погибал от безопасности. Тогда я понял — или я умру, или она. О, конечно, части бы выжили: две цветные девчонки с недоразвитой речью, девушка-интровертка, любящая рисовать, монголоидный идиот и я сам. — Я усмехнулся. — Конечно, ее оставалось только убить. Из чувства самосохранения гештальт-организма.

Стерн пожевал губами и выдавил наконец:

— Но я не…

— И не надо, — я расхохотался. — Просто чудесно. Ты действительно мастер своего дела. Это говорю я — ты далеко пойдешь. Хочешь знать, что еще мешало? Я не мог миновать этого, «Малышу — три», потому что в этих словах и крылся ключ к тому, что я есть. И я не мог обнаружить его потому, что боялся вспомнить, как был одновременно мальчиком, мисс Кью и частью чертовски огромного целого. Я не мог быть и тем, и другим сразу — и не мог не быть.

Он спросил, вновь обратив глаза к трубке.

— А теперь можешь?

— Вполне.

— Ты решил, что теперь все в порядке, все на своих местах и готово крутиться?

— Уверен в этом. А ты?

Он покачал головой.

— Пока мы с тобой выяснили только одно: что ты из себя представляешь. Но тебе придется узнать еще кое-что.

— Что же?

— Ну, скажем, как живется людям, у которых такое на совести. Джерри, ты не похож на обычных людей, но все-таки ты человек.

— Разве я виноват, если спасал свою шкуру?

Он словно не слышал:

— Вот еще: ты говорил, что всегда был зол на всех и на вся… так и жил. А ты не задумывался, почему?

— Нет, как-то не приходилось.

— Ты всегда был одинок, потому-то общество этих детей, а потом мисс Кью так много значило для тебя.

— Дети-то остались при мне.

Он медленно качнул головой.

— Ты и дети — единое существо. Уникальное.

— Он ткнул в меня трубкой. — Одинокое.

Кровь запульсировала в моих ушах.

— Заткнись, — бросил я.

— Сам думай, — тихо отвечал он. — Твои возможности почти безграничны. Ты можешь получить все, что захочешь. Но ничто не избавит тебя от одиночества.

— Заткнись! Все одиноки.

Он кивнул.

— Но некоторые умеют справляться с этим.

— Как?

Помедлив, он произнес:

— Есть нечто, неведомое тебе. И слово, обозначающее это понятие, для тебя — пустой звук.

— Говори, я слушаю.

Он окинул меня странным взором:

— Иногда эту штуку называют моралью.

— Кажется, ты прав. Хотя я и не знаю, о чем ты говоришь. — Слушать его дальше у меня не было желания.

Он пересек притихшую комнату и уселся за стол. Я нагнулся к нему, и он уснул с открытыми глазами. А потом я взял термос и наполнил его. Расправил уголок ковра, покрыл изголовье кушетки чистым полотенцем. Потом подошел к столу, выдвинул ящик и увидел магнитофон. Словно протянув руку, я вызвал Бини. Она выросла рядом, широко открыв глаза.

— Посмотри-ка сюда, — обратился я к ней. — Я хочу стереть эту ленту. Спроси у Малыша, как это сделать.

Она моргнула и как бы затряслась, а потом склонилась над магнитофоном. Постояла, исчезла, вернулась. Шагнула вперед. Нажала две кнопки, дважды щелкнула переключателем. Лента с писком закрутилась назад мимо головки.

— Хорошо, — сказал я ей, — готово.

Она исчезла.

Взяв куртку, я направился к двери. Стерн все сидел за столом, уставившись перед собою.

— Хороший охотник за головами, — пробормотал я. Чувствовал я себя просто здорово.

Снаружи я помедлил, затем вернулся в кабинет.

Стерн поглядел на меня:

— Садись-ка сюда, сынок.

— Извините, — отвечал я. — Простите, сэр, ошибся дверью.

— Ничего, — отвечал он.

Я вышел, закрыл за собой дверь и всю дорогу к полицейскому участку ухмылялся. Сообщение о смерти мисс Кью пройдет без задоринки. Иногда я даже посмеивался, подумывая о Стерне: как он будет морщить лоб, вспоминая события забытого утра и обнаружив в столе невесть откуда свалившуюся тысячу долларов. Так-то куда забавнее, чем вдруг помереть.

Кстати, что такое мораль?

— Кем же он вам приходится, мисс Джеральд? — осведомился шериф.

— Джерард, — поправила она. Странный рот, зеленовато-серые глаза. — Он мой кузен.

— Все мы, адамовы дети, кузены через праотца Адама. Надо бы точнее.

— Семь лет назад он служил в ВВС, — сказала она. — А потом начались неприятности. Его уволили по состоянию здоровья.

Шериф покопался в папке, лежавшей на столе.

— Помните имя доктора?

— Сперва был Томпсон, потом Бромфилд. Он и подписал заключение.

— Кем он был до службы в авиации?

— Инженером. То есть стал бы, если бы успел окончить училище.

— А почему не закончил?

Она пожала плечами.

— Он тогда пропал.

— Так откуда вы знаете, что он здесь?

— Я узнаю его везде, — отвечала она, — я видела… я видела, как это случилось.

— Видели? — шериф сложил папку и бросил ее на стол. — Знаете, мисс Джерард, не мое дело давать людям советы, но вы, кажется, приличная девушка. Почему же вы не можете просто позабыть о нем?

— Мне бы хотелось повидать его, если это возможно.

— Он не в своем уме. Вы не знали этого?

— Нет.

— Разбил кулаком оконное стекло. Без веской причины.

Она ждала. Шериф настаивал.

— Он неопрятен. Не помнит даже своего имени.

— Могу ли я увидеть его?

Шериф буркнул что-то неразборчивое и встал.

— Будь у этих недоумков из ВВС хоть сколько-нибудь соображения, они определили бы его куда надо, а не в тюрьму.

Стены коридора были выложены стальными пластинами. Каждый шаг вызывал гулкий резонанс. Шериф отпер дверь с узким зарешеченным оконцем. Они вошли, и шериф повернул замок. Пропустил ее вперед, в большое помещение с бетонными стенами и зарешеченными камерами. Их было около двадцати. Занятыми были с полдюжины.